Белый, красный, черный, серый

Леднев оказался в типичной пенсионерской квартире семидесятых годов прошлого века. Узкий коридор – двоим не разойтись, воспетый в народном фольклоре совмещенный санузел, закопченная кухня и одна-единственная комната она же гостиная, столовая, кабинет и спальня.

– Анахронизм, – проворчал Леднев. – Дизайнера на мыло. Снаружи сталинка, внутри хрущевка.

И все-таки картина трогала душу: столько в ней было пошлости, бедной, мечтательной и как бы навсегда застывшей в своей мечте, что сердце надрывалось… Ковер, чешская стенка, книги и хрусталь за стеклом, раздвижной плюшевый диван, квадратный телевизор, накрытый салфеткой…

Неужели не декорация? Он включил телевизор. Экран напряженно задрожал, побледнел, затем грянули духовые и барабаны, полилась флейта, и по сцене забегали Зигфрид, Черная лебедь и Злой гений, скрещивая ножницами мускулистые ноги и махая волнистыми руками. Леднев переключил – то же самое. Переключил – то же самое. Значит, народу еще не объявили.

Он плюхнулся на диван, не разуваясь, закинул руки под голову и мгновенно уснул.

Его разбудил звонок в наушнике. «Принять запрос», – пробормотал Леднев спросонья и только потом очнулся, ошарашенно огляделся – где я? – секунду таращился на «Лебединое озеро» в старом телевизоре, затем все вспомнил – и снова удивился, на этот раз – что сигнал здесь ловится, связь работает как обычно, будто ничего не произошло.

В динамике заскрипел голос домработницы Глаши:

– Хозяин, Ворона прилетела. Я ей открыла окно, как вы и велели. А она…

– Ну, слава богу.

Он встал и приглушил звук телевизора.

– Она… Вы понимаете… Я только отвернулась приготовить ей корм, как вы и велели – а эта птица, леший бы ее побрал, тут же влезла к вам на полку и распотрошила все ваши коробки-головоломки.

Леднев рассмеялся:

– Ну, теперь я спокоен: это точно она!

– Проблема в том, что… Простите меня, хозяин. Но, раскрыв коробки, она достала оттуда несколько незнакомых объектов. Моя поисковая система распознала в них статуэтки из коллекции Пушкинского музея. И сразу же подала сигнал в органы.

– Ты все правильно сделала. Хуже уже все равно не будет, – пробормотал Леднев.

В наушнике затрещало.

– Алё, алё! Что вы сказали? Я не расслышала. Ужина все равно не будет? Или ужин все равно будет? Мне готовить или нет?

– Отдыхай, Глаша. Стой-стой! Погоди! Ты там это. Ворону корми и за порядком следи до… – он хотел сказать «до моего возвращения», но подумал и закончил: – до отмены команды.

– Должен сказать, ваша ворона оказалась умнее меня, – раздался уже знакомый бесцветный голос, и откуда ни возьмись появился тот самый, с тонкими губами, человек в черном кителе. В руках он держал коробку с Мавкой. – Пока я вас тут дожидался, я так и не смог открыть эту хреновину.

– А, это опять вы… Простите, не имею чести…

– Дурман Игорь Васильевич. Следователь Отдела Духовной Безопасности при Комитете Тайных Дел.

Он уселся в кресло и пожаловался на коробку:

– Тяжелая! – грубо встряхнул ее. – Определенно, там внутри что-то есть. Очередной шедевр из Пушки?

– Не надо так трясти, – сказал Леднев, видя, что отпираться бесполезно. – Там керамика. Может разбиться.

Дурман прищурился:

– Любите искусство?

– Не понимаю, какое теперь это имеет значение. Я ведь здесь совсем не поэтому?

– Ну, как знать.

Леднев махнул рукой:

– Да бросьте. После всего, что сегодня произошло, вы хотите сказать, что взяли меня из-за нарушения Второго Закона? Из-за любви к искусству?

Дурман поставил коробку с Мавкой на журнальный столик перед своим креслом.

– Второй Закон мы отменяем.

Леднев опешил.

– Эээ… Что это значит? Кто «мы»?

– Мы, силы нового порядка, – Дурман важно задумался. – Да, грядут великие перемены. Но начнем с малого – ликвидируем ересь иконоборчества. И весь этот закон о Второй Заповеди, который был продавлен клептократами в случке с еретиками-синкретистами, провозгласившими так называемое «единство двух книг». Так что… Ваша любовь к искусству, профессор, делает вас в какой-то мере нашим союзником. Хотя… – он погрозил Ледневу коротеньким тупым пальцем. – По-хорошему, вас следовало бы расстрелять. За хищение государственной собственности. Но – будем считать, что вы так пытались спасти шедевры русских музеев. Действовали, тксзть, в интересах государства. Вы же пытались их спасти, да?

– Да, – растерянно ответил Дмитрий Антонович.

– Вот и чудненько.

Леднев в волнении зашагал по комнате.

– А Семицветова? – спросил он, резко остановившись.

Следователь зевнул.

– Она не играет никакой роли.

– А я играю?

Дурман с некоторым изумлением посмотрел на него:

– Разумеется.

– Тогда я ходатайствую за нее. Прошу вас не наказывать эту женщину.

– Ой, да никому не нужна ваша Семицветова, – отмахнулся Дурман, взглянул на Леднева и досадливо закивал: – Хорошо, хорошо. Обещаю, никто ее не тронет.

– Как я могу вам верить?

Следователь пожал плечами:

– Никак. Хотите довод? Мы давно наблюдаем за вашими аферами – и, как видите, вы все еще живы-здоровы. Не сидите в камере пыток, не лежите в расстрельной яме. Разве это все, – он обвел рукой квартиру, – похоже на камеру пыток или расстрельную яму?