Белый морок. Голубой берег

Но Рехер уже не слушал Тарханова. После всего, что сообщил ему Тарханов, он интуитивно чувствовал: дорога к отряду Лжекалашника не сегодня, так завтра будет открыта. Главное — взять ее под строжайший контроль и не спешить. Другой на его месте сразу бы бросился колошматить партизан, но он этого делать не станет. Зачем? Чтобы торбохваты, хапуги из Ровно пожинали плоды его многотрудной работы? Пусть Одарчук-младший, или как его там, еще немного поразбойничает, почешет всякую гестаповскую шушеру. Это только к лучшему, что он наделает шуму на всю Украину. Одарчуку стоило бы даже помочь сбить гонор с чванливых типов из СС. Непременно надо бы помочь через своих агентов. А вот когда коховская братия распишется в собственном бессилии…

— Что ж, вас можно бы и поздравить с успехом… — поднял он голову и остро глянул Тарханову в глаза. — Можно, если бы настоящие, незаурядные успехи не ждали вас в недалеком будущем. Помните, я обещал вам доверить операцию государственного значения? Так вот: время для подвигов настало. Вам предоставляется возможность вписать свое имя на страницы истории.

— Только прикажите: готов хоть на смерть! — с преувеличенной угодливостью выпалил Тарханов.

— Смерть не исключена в нашем деле. Кто не рискует, тот никогда ничего не достигает.

— Риск — моя стихия.

— А как ваши подопечные? Можете поручиться за них как за самого себя?

— Абсолютно! Согласно вашему указанию, я избавился от всех сомнительных и недисциплинированных элементов. Несколько «несчастных случаев» во время ночных занятий, одно «самоубийство» — и теперь команда совершенно надежна и боеспособна.

— В таком случае трубите общий сбор. И тщательно готовьтесь к продолжительному рейду. Приказ о выступлении может поступить в любой момент. Тогда же получите конкретную задачу и маршрут похода.

— Все ясно. Разрешите идти?

— Да. Но не забывайте, что я жду известий из лесу…

Тарханов отсалютовал Рехеру резко выброшенной вперед правой рукой и, зачем-то чеканя шаг, направился к двери. Мечтал ли он час назад, когда шел сюда, что ему выпадет счастье возвращаться без конвоира, видеть солнце, а не тюремную решетку?.. А тут на тебе: похвалы, поздравления, даже приглашение вписать свое имя на страницы истории… Неужели наступает момент, о котором столько мечталось и ради которого столько пережито? О, теперь он, потомственный князь Тарханов, бывший юнкер, подававший большие надежды, наконец сполна рассчитается со всеми, кто поломал ему жизнь, обрек на безвестность и жалкое прозябание! Только бы побыстрее пришел приказ выступать…

Как на крыльях вылетел он из квартиры Рехера и почти сразу же столкнулся, чуть не сбив с ног, с Олесем, поднимавшимся по мраморным ступеням с зеленью в руках. «Вечно эта гнида ползает под ногами!» — мелькнуло в голове Тарханова. Однако быстро отступил в сторону, с льстивой улыбочкой переломился в низком поклоне.

От неожиданности Олесь так и замер. Торопясь с базара к больному отцу, он никак не ожидал встретить здесь бывшего «наставника». Что привело сюда этого рецидивиста? Почему он так угодливо скалит зубы? Словно бы прикоснувшись к чему-то склизкому и омерзительному, Олесь невольно попятился к стене.

— Прошу, прошу, — уступал ему дорогу Тарханов. — Там вас ждут.

Только теперь Олесь подумал, что княжеский отпрыск мог выйти из их квартиры. Но что ему там было делать? И вдруг припомнился телефонный разговор, разбудивший его от кошмарного сна, и ужасная догадка пронзила мозг: «А не сочинил ли отец всю эту историю с любистком и барвинком лишь для того, чтобы выпроводить меня из дому и таким образом лишиться свидетеля тайного разговора с этим подонком? А я-то думал…» И почувствовал такую усталость во всем теле, что даже пучок зелени показался невероятной тяжестью. Стиснув зубы, вошел в квартиру, распахнул настежь дверь отцовского кабинета и застыл на пороге.

— О, достал-таки любисток!

Но Олесь не тронулся с места. Стоял молча, пораженный сходством отцовой улыбки с тархановской.

— Тебе что, нездоровится?.. — обеспокоенно начал Рехер, но встретился взглядом со взглядом сына и замолк.

«Какой же я доверчивый фантазер! — говорили глаза юноши. — Нет, никогда мы не станем друзьями. Мы были разными людьми и такими останемся навсегда. Что ж, судьбу никто себе сам не выбирает, она ведет нас своими путями. Так что я пойду своей дорогой, а ты, который приходишься мне отцом, обнимайся с фашистскими людоедами. И пусть нас рассудит жизнь…»

Гнетущая, жуткая тишина висела в кабинете, и ни один, ни другой не решались ее потревожить хотя бы одним словом, пока телефон не рассыпал вокруг звонкие серебристые горошины.

Как за спасательный круг ухватился Рехер за трубку, облегченно выдохнул в нее: