Белый морок. Голубой берег

«Замыслили что-то против меня подручные Коха? Почуяв угрозу, конечно, они могли отважиться на какую-нибудь подлость. Но у них коротки руки, чтобы поставить мне капкан… Ламмерс? Может, он, чтобы выскользнуть из здешней игры сухим, решил отправить «Итоги года» прямо фюреру?.. Наверное, сообразил-таки, в какой адский водоворот сунул его Розенберг. Да и как не сообразить, когда почти невооруженным глазом видно, что вся эта комиссия — хитрая проделка Альфреда Розенберга, решившего загребать жар чужими руками… Но я своевременно сориентировался и не поставил своей подписи под этими «Итогами года». Так что какие могут быть ко мне здесь претензии? Все это — творение спецотдела «Виртшафт-III», я лишь довел до сведения Ламмерса, что такой документ существует… А может, натворили что-нибудь Тарханов и Севрюк? Но у них строгие инструкции. И донесения их утешительны: рейд начали по заданному маршруту, повсеместно проводят митинги, списки подозрительных лиц присылают регулярно… Что же все-таки предвещает сердце?»

Неожиданный грохот и крик, прозвучавшие в соседней комнате, вспугнули невеселые мысли Рехера. Не успел он сообразить, что могло там случиться, как дверь распахнулась и на пороге появился Олесь с искаженным от боли лицом. Рехер с первого же взгляда понял: эсэсовцы приняли Олеся за чужого и вывернули ему руки за спину. Не помня себя от гнева, стукнул кулаком по столу:

— Отпустите!

Чуть не кувырком влетел Олесь в кабинет. Остановился посреди комнаты, метнул взгляд на скрюченную фигуру на полу и растерянно спросил:

— Что это значит?

Появление сына не очень смутило Рехера. В глубине души он даже был доволен, что Олесь пришел именно сейчас. Покоробило только то, что эсэсовцы посмели дать волю рукам в его доме. И, чтобы побыстрее от них избавиться, он указал пальцем на Кушниренко и холодно приказал:

— Увести!

Эсэсовцы подхватили Ивана, надели на него наручники и поволокли к выходу.

И тут произошло невероятное. Увидев лицо арестованного, Олесь вскрикнул, инстинктивно отскочил в сторону и словно прирос спиной к дверному косяку. Рехер встревожился: не подумал ли сын, что это здесь так разрисовали арестованного?

— Что все это значит? — прошептал наконец Олесь, когда на улице заглох гул тюремного автомобиля.

— Я попросил показать моего убийцу…

Пожалуй, удар грома меньше бы поразил Олеся, чем эти слова.

— Так в тебя стрелял Кушниренко?

— А ты его знаешь? — сразу оледенел взгляд Рехера. — И даже очень хорошо… Еще по университету…

— Вот тебе на! Как же это мне раньше не пришло в голову, что вы могли быть знакомы еще по университету?.. Может, ты даже и дружил с ним?

О своих отношениях с Кушниренко Олесь, конечно, считал лучше не вспоминать. Стиснув ладонями виски, он сел в кресло, закрыл глаза.

— Что ты собираешься делать с Кушниренко?

— Его судьбу решаю не я, а гестапо.

Какую-то минуту Олесь сидел с закрытыми глазами, потом резко встал и подошел к столу. Глядя отцу прямо в лицо, решительно спросил:

— Скажи, ты мог бы оказать мне услугу?

Рехер догадывался, о какой услуге намерен говорить сын, но виду не подал:

— С радостью… Если это в моих силах.

— В твоем положении на нехватку сил нельзя жаловаться. Тем более что я хочу просить… Я знаю: в гестапо Кушниренко приговорят к смертной казни. Это несомненно. Но я прошу… Ты бы мог сказать, чтобы твоего убийцу отдали в твое полное распоряжение. Моральное право, так сказать, на твоей стороне. Да и с Гальтерманном, насколько мне известно, вы в добрых отношениях… Много ли значит для гестапо какой-то там унтерменш?..

— Извини, но зачем мне все это? Марать руки кровью я не привык.

— Но я прошу, очень прошу, чтобы ты вырвал Ивана из гестапо! — воскликнул с надрывом Олесь.

— Ну хорошо. Допустим, я возьму на себя этого бандита. А что дальше?

— Дальше… Я прошу: отдай Кушниренко мне.

В конце концов, ничего иного Рехер от сына и не ждал. Но ему вдруг пришло в голову: «А не связаны ли они, случаем, одним обетом? Должны же быть у Олеся какие-то духовные пастыри среди сообщников. Вдруг они с Кушниренко приятели еще по университету? Правда, Гальтерманн мог поручить Кушниренко заманить Олеся в большевистское подполье, чтобы иметь против меня контраргумент…»

— Согласись, мне обидно слышать из твоих уст такую просьбу. — Чтобы скрыть свое смущение, Рехер заговорил нарочито рассудительно, спокойно: — Какого-то ублюдка, который намеревался продырявить мне череп, ты просишь освободить… Я ведь знаю: ты хочешь выпустить его на свободу. Но как прикажешь понять такое твое великодушие?