Белый морок. Голубой берег

Рехер не ответил. И вообще не проронил больше ни слова. Секретарь несколько раз пытался расшевелить шефа разными вопросами, но, не получив ответа, и сам прикусил язык. Так и ехали, молчаливые и отчужденные, до самого центра города. Только на бульваре Шевченко, у входа в ботанический сад, Рехер попросил остановить машину.

— Если майору Глассу крайне необходимо со мной поговорить, он сможет найти меня в этом парке. — Отворив дверцу, Рехер сначала огляделся вокруг, потом вышел. — После длительного перелета я хотел бы немного размяться, подышать свежим воздухом… Но скажите майору, пусть он прихватит необходимые материалы.

Секретарь от удивления только губами чмокнул: где же это видано, чтобы государственные дела обсуждались на каком-то задрипанном бульваре? Да еще и выносить из штаба секретные документы… Но ему ничего не оставалось, как покорно выполнять волю начальника.

— Об Олесе тоже не забудьте, — уже стоя на тротуаре, добавил Рехер. — А этот лимузин я закрепляю пока что за собой…

— Все ясно, герр рейхсамтслейтер! — бодро выпалил секретарь и приказал шоферу ехать в оперативный штаб Розенберга.

Между тем Рехер пересек тротуар и не спеша углубился в ботанический сад. Зеленоватые сумерки, застоявшаяся тишина, полное безлюдье встретили его под столетними гигантами. Сначала он направился по давно не хоженной аллее, потом круто свернул в сторону и пошел по высокой — до колен — траве. Расстегнул ворот рубашки, снял шляпу и брел с опущенной головой, словно бы прислушиваясь к тому, как сочно похрустывают травяные стебли. После муторной болезни и лекарственных запахов больничной палаты, после душной тесноты «шторфа» здесь дышалось так привольно и сладко, что у него слегка закружилась голова.

Вот он вышел на край откоса и, оглядевшись, остановился в изумлении. Точно причудливые океанские волны, по чьей-то высшей воле застывшие навечно на крутом изломе, катились перед ним вдаль изумрудные косогоры. Внизу, по дну оврага, затененный непролазной чащей, с веселым журчанием пробивал себе дорожку к Лыбеди неугомонный ручей. Простор был полон нежной мечтательности, беззаботного птичьего пересвиста и ни с чем не сравнимых ароматов. Все это было такое близкое, такое родное, что Рехер горько пожалел: сколько раз проезжал мимо этого запущенного сада и даже не догадывался, какая красота скрыта за полуразрушенной оградой. И только сейчас внезапно постиг, что ему всегда не хватало именно такого приволья.

Опершись спиной о ствол осокоря, прикрыл веки, подставил лицо солнцу и с каким-то неистовством вбирал всем своим существом щедрые краски позднего лета, вдыхал пьянящий аромат дозревающих плодов, привядшей отавы, подопревшей коры, вслушивался в таинственный шепот уже по-осеннему отяжелевшей листвы. И перед этим бесконечно высоким небом, зеленым буйством лета, кротким воркованьем невидимого ручья смехотворно мелкими и никчемными показались ему прежние его устремления. Он вскоре ощутил, как из сердца начинает понемногу выветриваться, навсегда исчезать что-то очень значительное и важное. И ужаснулся этому. Нет, нет, он не имеет права расслабляться хотя бы на минуту, он должен сберечь в себе всю свою боль и ненависть, все оскорбления и обиды, чтобы отплатить за них сторицей! И вдруг для него поблекли тревожащие краски овеянного первым дыханием осени ботанического сада, расплылся, развеялся густой аромат, исчезло журчанье невидимого ручья и шепот отяжелевшей листвы. Круто повернувшись, он зашагал к каменному пеклу города.

На центральной аллее стоял с портфелем в руках майор Гласс. Увидев своего повелителя, он почти побежал навстречу. Но в нескольких шагах от Рехера вдруг остановился, смущенно затоптался на месте, не сводя с него недоверчивого взгляда.

— Не сочли ли вы меня призраком? Так убедитесь, что это не так, — сказал с улыбкой Рехер и протянул майору руку.

— Честно говоря, не ждал вас увидеть…

— Выходит, рановато справили по мне поминки…

— Нет, лично я не верил в вашу гибель на Житомирском шоссе после осмотра останков «хорха», но вообразить, что увижу вас вот так неожиданно… Скажите, как вам удалось спастись?

— Счастливое стечение обстоятельств. Прямо из ставки рейхсфюрера я отбыл в Берлин.

— И об этом, верно, никто не знал?

— Никто, кроме генерал-комиссара Таврии Фрауэнфельда.

— Теперь мне все понятно… — нахмурил брови Гласс. — Таким образом вы невольно ввели их в заблуждение. Они же, верно, надеялись, что вы из ставки Гиммлера направитесь в Киев.

— Кто это «они»? — спросил Рехер с нескрываемым любопытством.

— Только не партизаны! Это преступление уж никак нельзя отнести иа счет большевиков.

— С чего вы это взяли?