Белый морок. Голубой берег

Здоровяк, видимо, и не думал отвечать. Всем своим видом показывал, что глубоко презирает партизанского командира, от которого зависела его судьба. От этого откровенного презрения в груди Ефрема вспыхнуло недоброе пламя.

— Слушай, ты! Калашник еще никому не позволял глумиться над собой. Если сейчас… — Он чувствовал, что не так, совсем не так требовалось разговаривать с бандитом, но как именно, не знал. И мысленно проклинал Артема, взвалившего на него эту неприятную миссию. — Говори, кто ты и кем сюда послан, иначе…

Предводитель карателей молчал.

У Одарчука потемнело в глазах. Не помня себя он рванулся к бандитскому атаману и со всего размаха ударил в лицо. Ефрем смолоду славился своими пудовыми кулаками, редко кто мог устоять на ногах от его удара, а этот даже не качнулся. Ефрем вторично саданул карателя в подбородок, да так, что даже в локте у самого что-то хрустнуло. Бандит вздрогнул, поднял голову и впился в своего противника полными ненависти глазами. Под этим взглядом Одарчук попятился к окну:

— Иннокентий… ты?!

Тот, кого назвали Иннокентием, харкнул кровью на пол и прохрипел:

— Узнал, значит? А чего же скис? Показывай дальше, чему тебя Советы научили.

— Откуда ты тут? Кто бы подумал… Говорили ведь, тебя еще в гражданскую, еще под Крутами…

— Рановато похоронил меня, названый братец. Вражьи пули, как видишь, миновали.

— Где же ты пропадал? — Ефрем явно не знал, как себя вести, о чем говорить.

— Где был, там нет. Главное, что вернулся на землю прадедов.

— Почему же не подавал о себе вестей?

— Кому?.. Водиться с конокрадами не в моей натуре.

Конокрад… О, сколько раз недруги Ефрема выхватывали из своих ножен этот ржавый меч, чтобы в подходящий момент нанести ему удар в самое сердце! Ни в лютых сечах гражданской войны, ни в ожесточенных схватках со скрытыми врагами революции не склонял Ефрем головы, а вот перед этим мечом… Десятки раз подло кололи ему глаза этим «конокрадом», когда не хватало силы или храбрости выйти на честный поединок, но Ефрем так и не научился обороняться от таких ударов. Единственное, чему он научился, это молча сносить горькое и незаслуженное оскорбление. «Сколько же можно? — спрашивал он себя. — Разве я не искупил грехи юности, не смыл их собственной кровью? Почему даже полицейская морда нахально глумится надо мной?» Его лицо стало серым, потом на щеках проступили багровые пятна. Как очумелый бросился он с кулаками на старшего брата, готовый растерзать его, втоптать в землю, но в нескольких шагах остановился, опустил руки, страшно заскрипел зубами. Разве можно выбить кулаками из памяти то, что не вытравили даже десятилетия?

…Произошло это давно, очень давно. Тогда семья Одарчуков жила у серебристоводной реки Псел, где старый Онуфрий Одарчук арендовал клочок песчаной земли у известного степного магната Воздвиги. Бывший крепостной, Онуфрий надрывался, из кожи лез, чтобы дать своим сводным сыновьям образование и таким образом оторвать их от ненавистной мачехи-земли, которая, по его твердому убеждению, никогда не была ласкова к тем, кто ее пестовал своими руками. И старший напористо продирался по тернистым тропам науки, а младшего, Ефрема, не очень влекли книжные премудрости. Его чаще можно было видеть в поле, в бору или у реки, чем за учебниками. Он пас за харчи сотенные табуны породистых лошадей Воздвиги, носясь верхом по степи до первого снега. Онуфрий только кряхтел да чесал затылок: и откуда у мальчишки такая любовь к конскому хвосту?

А любовь у Ефрема к лошадям и в самом деле была какая-то болезненная. Особенно к чистокровному донскому рысаку Бурану с белыми чулками на стройных передних ногах и смолянистой гривой. Горячий и норовистый, Буран никого не признавал, кроме бедняцкого сына. На что уж кавалеристы, которые зубы съели, объезжая жеребчиков, и те не могли подвести его под седло. А подросток Ефрем состязался на Буране с ветром. Правда, многочисленные ссадины и шрамы на теле свидетельствовали, чего это ему стоило.

Однажды осенью ко дворцу Воздвиги прикатил дилижанс с представителями военного ведомства, закупавшими породистых лошадей для царской кавалерии. Стремясь как можно выгоднее сбыть свой живой товар, хитрый Воздвига во время осмотра табуна подарил гостю огненного Бурана. Хилый пожилой полковник, когда увидел резвого дончака с меловыми чулками на передних ногах и смолянистой гривой, как будто сбросил с себя невидимый груз лет. Еще бы, такой рысак способен был украсить даже княжескую конюшню! Купчую составили в тот же день. Воздвига, как и приличествовало шляхетному пану, поставил изрядный магарыч. Пировали всю ночь, а когда полковник собрался в путь, словно гром ударил с ясного неба: управляющий имением в смертельном страхе сообщил, что Буран исчез. Где только его ни искали, у кого ни спрашивали, но найти не смогли.