Белый морок. Голубой берег

Взбешенный представитель военного ведомства пригрозил аннулировать купчую, если рысака не приведут немедленно в конюшню. В холодном поту, чтобы избежать скандала и развеять всякие подозрения полковника, Воздвига настрочил бумагу такого содержания: если за сутки Буран не будет разыскан, то четверть панского табуна переходит в полную собственность господина полковника. Он вручил бумагу покупателю, а слугам велел оповестить по окружным селам и хуторам, что десяток лошадей на выбор получит тот, кто приведет на господский двор Бурана или изловит конокрада.

Дошел этот слух и до Онуфрия Одарчука и засел в его голове ржавым гвоздем. Уж кто-кто, а Онуфрий сразу догадался, где и зачем пропадал прошлой ночью его Ефрем. Не сказав никому ни слова, он оседлал своего хромого и подался в степь, а к вечеру на Больбином болоте в зарослях ольшаника натолкнулся на Бурана, стреноженного Ефремовым поясом из сыромятной кожи. В первую минуту у Онуфрия даже руки зачесались распутать жеребца и погнать на пастбище. Но попробуй к нему подступиться… Да и не таким был Онуфрий, чтобы разминуться с добром: ведь за Бурана обещан десяток коней на выбор! Одно лишь беспокоило — не заподозрят ли в краже его самого. Как доказать, что на Бурана он набрел случайно? По своему горькому опыту знал: даже если станет грызть землю, и то не убедит пана, что непричастен к уводу коня. А тогда… тогда лучше уж самому лезть в петлю, чем ждать, пока Воздвига вымотает жилы и втопчет в землю, как втоптал уже не одного. Однако и с добром, которого уже касался пальцами, не хотелось расставаться! Смертельно не хотелось! И Онуфрий решился на страшный шаг.

…На рассвете следующего дня почерневший от бешенства Воздвига, всю ночь безостановочно прошагавший по своему кабинету, нечаянно взглянул в окно и застыл от изумления. То, что он увидел, было похоже на фантастический сон. По пыльной дороге старый Одарчук вел за уздечку Бурана, который тащил за собой на длинной веревке связанного по рукам и ногам окровавленного Ефрема. Даже Воздвигу, не ведавшего чувства жалости к окружающим, и то поразила жестокость Онуфрия. А когда тот, передав на расправу гайдукам приемного сына, заикнулся о награде, обещанной за поимку жеребца, Воздвига осатанел совсем: «Ирод ты, а не отец! За какой-то десяток лошадей отдать на гибель своего сына!» Схватил пятиаршинный кнут-восьмихвостку и принялся что было силы хлестать им Онуфрия. Бил, пока тот не вырвался и не убежал со двора… Воздвиге только того и надо! Теперь и Буран найден, и десять лошадей остались на конюшне. На радостях он приказал развязать своего бывшего батрака и великодушно отпустить его на все четыре стороны.

До восхода солнца Ефрем с трудом добрался до околицы села и несколько дней отлеживался и отплевывался кровью в бурьянах, над глинищами. А когда оклемался, пошел куда глаза глядят, поклявшись никогда больше не возвращаться в родной дом! Где только ни носило с тех пор Ефрема, но жало той первой большой кривды время от времени всюду настигало его и больно ранило сердце. Так и на этот раз…

— Зря ты затаил на отца злобу. Он тебе плохого не хотел, — начал Иннокентий после продолжительной паузы тихим, каким-то домашним голосом. — Отец думал сделать тебя счастливым, когда тащил к Воздвиге. Ничего особенного там с тобой не случилось бы. Посуди сам: решился бы Воздвига учинить самосуд над несовершеннолетним? Не так он был глуп, чтобы из-за какого-то сморчка идти на каторгу в Сибирь! Ну, высекли бы, как положено, может, даже нагайкой избили, но ведь спина у тебя не из фарфора — до свадьбы зарубцевалась бы. А десять лошадей в хозяйстве…

Говорил Иннокентий рассудительно и свысока, как разговаривает старший брат с младшим. И эта спокойная рассудительность насторожила Ефрема. Еще с детства Иннокентий отличался утонченным коварством и незаурядной хитростью, и Ефрем, признаться, всегда его побаивался.

— Вот что, давай не будем ворошить прошлое, — сказал он холодно. — Лучше расскажи, как ты очутился вместе с фашистскими головорезами? Кто прислал сюда вашу банду? Зачем?

— А тебе не все равно?

— Не все равно, коли спрашиваю. И вообще ты не очень… Не думай, что если приходишься мне братом… Выбрось это из головы!

— Угрожаешь? Зря. Я не из пугливых.

— Я не угрожаю, а приказываю.

— Ах, приказываешь… А кто ты такой?

— Не доводи до греха! Прикончу, как пса бешеного! — не сказал, а скорее простонал Ефрем. Почувствовал, как горячая дрожь охватывает тело, и думал, как сдержаться, не дать волю чувствам.

Увидев бешеные, налитые кровью глаза названого брата, Иннокентий про себя отметил, что ему удалось достичь своего: вывести Ефрема из равновесия. Но в то же время понял, что подливать сейчас масла в огонь рискованно. Одно неосторожное слово — и тот, не раздумывая, разрядит в тебя всю обойму. Поэтому пустил в ход свое испытанное оружие.

— Ладно, все расскажу, — примирительно сказал он. — Но какие гарантии?..