Белый морок. Голубой берег

О Калашнике Ефрем был много наслышан. С прошлой осени это имя гремело чуть ли не по всей Украине. Как отцовское завещание, передавались из уст в уста волнующие легенды о подвигах этого неуловимого мстителя. Говорили, что Калашник то ли из чекистов, то ли из бывших армейских командиров, попавших под Уманью в окружение, но не павших духом; не сдался в плен, а собрал отчаянных хлопцев и махнул с ними по вражеским тылам. Он всегда появлялся там, где оккупанты меньше всего его ждали, молниеносно разбивал вражеские гарнизоны и освобождал из концлагерей военнопленных, нещадно карал предателей, раздавал людям награбленное фашистами добро, сжигал тюрьмы, разрушал мосты и железные дороги. Ефрем мало размышлял, где в тех слухах пролегала граница между правдой и вымыслом, так как очень хотел верить, что неуловимый Калашник вот-вот раздует пламя всенародной войны с оккупантами… Верил и настойчиво искал тропок к прославленному герою. Вместе со своими давними приятелями Гнатом Омельченко и Петром Косицей ходил даже под Умань и более месяца крутился по селам и хуторам между Росью и Тикичем, но встретиться с Калашником так и не удалось. Где его только не искали, у кого не спрашивали, но возвратились в Киев ни с чем. То ли Калашник махнул на Левобережье, то ли люди намеренно не указывали к нему дороги, оберегая от провокаторов. С тех пор Ефрем со своими хлопцами отдался подпольной работе, однако ни на минуту не забывал своего прежнего намерения. Но не встречался ему человек, который бы мог проводить к легендарному партизанскому командиру. И вдруг эти признания Иннокентия!

— Ну и что же? — с замирающим сердцем спросил Ефрем.

— А ничего.

— Я спрашиваю: что вышло из той затеи?

— Пшик вышел.

Неизвестно почему, но Ефрему показалось, что брат хитрит, умышленно что-то недосказывает. И очень важное.

— Только не крути! Выкладывай все начистоту!

— Зачем мне крутить? Калашника эсэсовцы не могли найти, а мне с моим больным сердцем… Это ведь дьявол какой-то, а не человек. Не успеешь принять решение, он уже о нем знает. Ну и конечно же оставляет в дураках преследователей. Больше месяца я носился с сотенным отрядом по полям и лесам, но так и не застукал его нигде. Из-под самого носа он ускользал незаметно. Мы гонялись за тенью, пока не узнали…

— Что узнали?

— А то, что этот окаянный Калашник со своей группой слонялся по краю под видом карательного эсэсовского отряда. Его разбойники были одеты в мундиры немецких солдат и разъезжали на краденых немецких машинах. Ну как же их было распознать? А они сразу распознавали карателей и расправлялись, где и когда хотели…

— Вот это молодцы! Вот это придумали! — не удержался от похвалы Ефрем.

И у него зародилась мысль: переодеть и своих хлопцев в немецкие мундиры и мотнуться с ними на спрятанной у Мокрины в тайнике эсэсовской машине. Кто догадается, что в ней партизаны? А пока догадаются, можно такого натворить… Только бы не помешал Артем.

— Где же он, этот вездесущий Калашник?

Иннокентий неопределенно пожал плечами:

— Об этом лучше у него спроси. Если же удастся встретить, поклонись и от меня…

И опять Ефрему показалось, что Иннокентий что-то скрывает, недоговаривает.

— Послушай, ведь меня нелегко…

На площади прогремел дружный залп.

Ефрем подлетел к окну. Возле только что насыпанной могилы под шатрообразными вязами — поникшая толпа, два коротких ряда партизан с поднятыми над обнаженными головами винтовками и автоматами. «Кат бы меня побрал! Хлопцы последние почести отдают убитым, а я тут с поганцами… Пора кончать болтовню!»

Круто обернулся и от неожиданности даже раскрыл рот: Иннокентий лежал на столе, раскинув жилистые руки.

— Опять сердце?

— Воды! — скорее догадался, чем расслышал, Ефрем и без слов метнулся в коридор к Заграве: — Вода есть? Дай поскорее воды!

Василь и бровью не повел. Стоял на широко расставленных ногах у входной двери и не спускал глаз со спин карателей.

— Загляни в их берлогу. Должна быть там…

Ефрем поспешил к отдаленной классной комнате, где еще вчера гнездились каратели. Среди невероятного хаоса разглядел в углу на табуретке ведро с водой. Но кружку отыскать не мог. «Обойдется и без кружки», — подумал и помчался назад. И как же он был поражен, когда, возвратившись, не увидел на столе бесчувственного Иннокентия. Тихо, пусто. Только сквозь раскрытые окна долетает снаружи тихий женский плач. «Бежал… Перехитрил… Как мальчишку обвел вокруг пальца!.. И как я мог ему поверить? Даже окна для него распахнул… Ну, погоди же, паскуда! От меня никто еще не убегал!»

Изо всех сил он грохнул ведром об пол и с пистолетом в руке подскочил к окну. Но Иннокентия уже и след простыл. Только возле свежей могилы цепенела печальная толпа крестьян да похаживали у подвод молчаливые партизаны. Как быть?

Не чуя под собой земли, Ефрем бурей ворвался в коридор. Каратели, видно, заподозрили неладное, тревожно засопели, зашевелились, втягивая головы в плечи. Какое-то мгновение он вне себя таращился на их спины, а потом, разъяренный, подскочил к Заграве, вырвал у него из рук автомат и дал очередь по сгорбленным спинам.