Белый олеандр

Они могли посадить ее за решетку, но не могли остановить трансформацию реальности в ее голове. Вот чего никогда не понимала Клэр — как матери удается по своему желанию менять лицо мира. Некоторые преступления настолько неуловимы, что за них не накажешь.

Я села, и белый кот стек с меня, как молоко. Убрала письмо в конверт, бросила на кучу других. Она меня не одурачила. Это я — та беззащитная новенькая из распределителя. И мать отняла у меня последнее, что еще оставалось. Я не дам увлечь себя музыке ее слов. Без труда отличу угловатую правду от элегантной лжи.

Никто меня не крал, мама! Моя рука никогда не отпускала твою руку. Все было совсем не так. Я машина, которую ты где-то припарковала по пьяни, а потом не вспомнила, где. Ты смотрела в другую сторону семнадцать лет, а когда наконец обратила взгляд на меня, я превратилась в женщину, которую ты не узнаешь. А теперь я должна жалеть тебя и других женщин, которые потеряли детей из-за разбойных нападений, убийства и безудержной жадности? Побереги свое поэтическое красноречие для легковерных! Слова поэта не становятся правдой только потому, что он поэт. Они просто хорошо звучат. Когда-нибудь ты опишешь все это в стихотворении и напечатаешь в «Нью-Йоркере».

Да, я помечена. Каждый дюйм моей кожи в татуировках. Ходячая картинная галерея. Японский гангстер. Поднеси меня к свету, прочитай мои яркие раны! Если бы я предупредила Барри, то, может, ничего бы и не случилось. Хотя она уже тогда считала меня своей собственностью. Я смахнула слезы, вытерла руки о белого кота и потянулась за новой пригоршней битого стекла, чтобы втереть себе в кожу. Очередное письмо с невероятными событиями, драмами и фантазиями. Пробежала глазами страницу.

Где-то в ШИЗО плачет женщина. Плачет всю ночь. Я пыталась ее найти и в конце концов поняла, что это вовсе не здесь. Это ты. Перестань плакать, Астрид. Я запрещаю. Ты должна быть сильной. Я в твоей комнате, Астрид, ты меня чувствуешь? Ты живешь вместе с другой девушкой. Ее я вижу тоже — прямые волосы и тонкие дуги бровей. Она спит крепко, а ты — нет. Ты сидишь на постели с желтым покрывалом из синельной пряжи — господи, где твоя приемная мать только его откопала?! У моей мамы было точно такое же.

Вижу, как ты поджимаешь голые ноги, утыкаешься лбом в колени. Сверчки потирают лапки, как игроки в бильярд перед ходом. Прекрати плакать, слышишь? Кто ты, по-твоему? И я здесь затем, чтобы показать тебе силу женщины.

Любить кого-то — ответственность. В тюрьме она — как игра в мяч гранатами. Осужденные пожизненно советуют тебя забыть и расслабиться. «Здесь можно жить, — убеждают они. — Найди партнера, заведи еще детей». Иногда все так ужасно, что я им почти верю. Иногда я желаю тебе смерти, чтобы больше не волноваться.

Одна женщина в моем корпусе с детства давала детям героин, чтобы всегда знать, где они, — живы, в тюрьме. Ей так спокойнее. Если бы я поверила, что я здесь навсегда, то забыла бы тебя. Пришлось бы забыть. Мне тошно думать, как ты получаешь новые раны, а я томлюсь в камере, бессильная, словно джинн в лампе. Прекрати плакать, Астрид, черт тебя побери!

Я выйду, я тебе обещаю! Обжалую приговор, пройду сквозь стены, улечу, как белый ворон!

Мама.

Да, я плакала. Ее слова, как бомбы, были запечатаны и доставлены по адресу, и вот, много недель спустя, я сидела покалеченная и окровавленная. Ты воображаешь, что видишь меня, мама? Ты никогда ничего не видела, кроме собственного отражения в зеркале!