Белый шаман

– Почему в галипэ не спрячешь? Такой большой карман, пожалуй, даже чайник вместить можно. Разожги примус, чайник поставь… Потом чайку вместе попьём.

Ятчоль не стал терять время на ответ насмешнику. Однако Мильхэр кричал ему в спину:

– Ты только поосторожней с кипятком! А то кое-что ошпарить можешь… Мэмэль тогда через трубу к Чугунову залезет, если он будет закрываться от неё на серьгу железную – замок называется.

Ятчоль было хотел повернуться и запустить в насмешника примусом, но в кармане «галипэ» лежала газета с её мучительной тайной, тут было не до Мильхэра. «Ничего, рябой, я ещё заставлю тебя по-собачьи хвостом вилять», – мысленно грозился Ятчоль.

Журавлёв долго не мог понять, зачем Ятчоль суёт ему в руки примус.

– Починить, что ли?

– Нет, это подарок тебе. Примус, правда, испорчен, но его можно починить.

– Зачем мне твой примус?

– В Красной яранге у тебя, говорят, всегда горит примус и кипит чайник для гостей. Починишь этот, будет два чайника чаю.

– Тогда по какой же причине такая щедрость?

– Моя душа давно имеет к тебе сильную расположенность.

– Ну, ну, ну, понимаю. – Журавлёв озадаченно рассматривал нежданного гостя. – Что это у тебя за штаны?

– Галипэ называются. Мэмэль из самых лучших оленьих шкур пошила. Надоело быть чукчей, хочу быть как русский…

– Это почему же надоело быть чукчей?

– Чукча плёко. Чукча – это яранга. Чукча нет па-ня, – уже по-русски заговорил Ятчоль. – Я хочет паня.

– Ах, вот ты как впитываешь ци-ви-ли-за-цию. – Журавлёв встал, обошёл вокруг Ятчоля, разглядывая со всех сторон его роскошные «галипэ». – Значит, не хочешь быть чукчей… Устроил бы я тебе баню…

Ятчоль топтался на одном месте, всё чаще и чаще засовывая руку в карман, где лежала в конверте газета. Наконец вытащил конверт, осторожно извлёк из него газету. Чувствуя недоброе, Журавлёв потянулся к газете.

На второй полосе на чукотском языке была напечатана статья за подписью Ятчоля «Мой добрый совет». «Так, значит, настырный Гена всё-таки состряпал опус», – враждебно подумал Журавлёв.

Статья оказалась намного мягче, чем предполагал Журавлёв. Некий Ятчоль (конечно же, с реальным Ятчолем он не имел ничего общего) отдавал должное председателю Тынупской артели Пойгину, как честному человеку, прекрасному охотнику, уверял, что искренне его уважает. И только после этого следовали укоры и дружеские советы побыстрее вырваться из капкана суеверий, забыть о несуществующих духах, не позорить себя дикими обрядами жертвоприношений. А ещё некий Ятчоль, человек, судя по всему, уже просвещённый, стоявший по своему развитию на целую голову выше Пойгина, советовал ему как можно скорее научиться грамоте, в противном случае успешно руководить артелью он не сможет. Внушал добрый и снисходительный Ятчоль председателю Тынупской артели и то, что ему уже пора бы покинуть ярангу и переселиться в дом.

«Ах ты ж Гена, настырный Гена, – грустно размышлял Журавлёв, – хорошо, что хоть на это тебя хватило, не стал хребет ломать человеку. А может, твой опус умные люди выправили? Прочёл редактор разнос и с помощью собственного пера поубавил твой пыл. Случается и такое».

Ятчоль изнемогал от нетерпения: когда же учитель промолвит хоть слово? А тот шелестел газетой, хмурился, что-то сердито бормотал.

Ятчоль не выдержал, спросил, заглядывая по-собачьи в глаза учителя:

– Ну что там? Кому проклятье… Пойгину или мне?

– Какое проклятье?

– Гена говорил, что газета будет сильно ругать за шаманство Пойгина, пошлёт ему немоговорящее проклятье.

– Ах вот в чём дело! – Журавлёв, скрестив руки на груди, казнил Ятчоля издевательской усмешкой. – Ты что-нибудь смог прочесть в газете?

– Вот, вот здесь, увидел слово Ятчоль. А вот здесь Пойгин… Так и не знаю, кому проклятье.

Журавлёв, наклонив лобастую голову, казалось, был готов боднуть Ятчоля, а в уголках жёсткого рта его блуждала всё та же издевательская усмешка.

– Так вот, слушай, Ятчоль, о чём говорит газета. Она говорит о том, что вот это всё… целых два столбца… написал ты.

– Я?!

– Да, ты. А чтобы люди знали, кто писал, здесь вот внизу напечатали твоё имя…

Ятчоль не верил ушам своим и боялся только одного, что учитель его расшучивает.

– Ты не шутишь?

– Нисколько.

– Значит, проклятье Пойгину?!!

– Нет. Вот здесь, здесь и здесь ты очень хвалишь его за то, что он хороший человек, настоящий охотник… Тут вот так и написано: «Я очень уважаю Пойгина».

– Я?! Уважаю Пойгина?!

Выражение счастья на лице Ятчоля сменилось такой горестной гримасой разочарования, что Журавлёв едва не рассмеялся.

– Врёшь?! – вскричал Ятчоль.

Журавлёв выпрямился. Строго нахмурил брови.

– Ты почему выбрал такое скверное слово, обращаясь ко мне?!

Ятчоль в своём страдании плохо понимал, о чём его спрашивают. Всё, что так высоко его вдруг вознесло в собственных глазах, исчезло, как туман при ветре. Ему хотелось кричать от обиды, браниться, пинать собак, таскать за волосы Мэмэль. И, конечно же, в это мгновение он больше всего ненавидел обманувшего все его надежды Гену.

– Рунтэтылин. Это я о Гене такое слово сказал. Он мне обещал проклятье шаману Пойгину. А тут выходит, что я расхвалил его…