Белый шаман

– Так и выходит. Правда, здесь есть и упрёки Пойгину. За то, что не научился до сих пор читать и писать, и за то, что в духов верит…

– Упрёк?! – Ятчоль выхватил газету из рук Журавлёва, порвал первую страницу. – Где упрёк? В каком месте?

– А ты читай, читай сам. Люди в других местах, где не знают тебя, верят, что ты умеешь писать, а стало быть, и читать. Верят, что в газету ты сам написал.

– Прочитай, где упрёк! Какие там слова!

– Не-е-ет, Ятчоль, читай сам. Теперь я понимаю, зачем ты старый примус мне в подарок принёс.

– Новый. Почти новый примус. Могу и чайник ещё подарить.

– Ого, какой щедрый!

– Бери подарок и поскорее читай.

– Не прочту!

Ятчоль долго смотрел в непреклонное лицо учителя, и просительное выражение в его заплывших глазках постепенно менялось откровенной ненавистью.

«Как же в тебе уживается вот это бесконечно злое со смешным, порой почти трогательно смешным? – размышлял Журавлёв, как-то по-новому открывая для себя этого человека. – Да если бы ты был добрым – смешному в тебе цены не было бы…»

Кое-как сложив газету, Ятчоль сунул её в карман «галипэ», ухватил примус за ножку и устремился к двери. На пороге замер и сказал, не оборачиваясь:

– А примус почти новый. Не отдам!

И пошёл Ятчоль из яранги в ярангу, всюду показывая газету, тыкал пальцем то в одно, то в другое место: «Вот, вот здесь упрёк Пойгину за его шаманство. Даже не упрёк, а, пожалуй, проклятье. Это я, я написал. Имя моё в самом низу… вот оно, доказательство, что я написал».

Люди разглядывали газету: кто недоверчиво, кто недоуменно, а кто просто прогонял Ятчоля: «Не оскверняй мой очаг своими лживыми речами. Уходи!»

В яранге Мильхэра, пока Ятчоль якобы зачитывал «слова проклятья», ему кто-то засунул в карман «галипэ» щенка. А Ятчоль в этот раз превзошёл самого себя в «чтении» газеты. Щенок в кармане, конечно, зашевелился – и Ятчоль всё понял, но ему было трудно прервать «чтение». Он с таким упоением «читал» слова проклятья, направленные Пойгину, что осёкся лишь тогда, когда щенок совершил своё щенячье дело. Ятчоль смешно присел, широко расставил ноги. Не меняя позы, аккуратно сложил газету и чуть было не сунул её в мокрый карман со щенком, да вовремя спохватился, спрятал её за пазуху через ворот рубахи. А люди уже так хохотали, что даже собаки Мильхэра начали от возбуждения выть. Выхватив щенка, Ятчоль какое-то время держал его за холку перед глазами, видимо придумывая, как его наказать. Потом, к удивлению всех его насмешников, осторожно опустил щенка на землю, ласково приговаривая:

– Иди, иди спокойно к своей матери. Ты не виноват, что галипэ моё осквернил. Это хозяева твои настолько глупы, что до сих пор не могут понять, чем может закончиться их непочтение ко мне.

И снова хохотали люди и выли собаки.

Ятчоль поднял многозначительно палец, погрозил совсем тихо, полагая, что в этом будет куда больше устрашающей, зловещей силы:

– Ничего, ничего, Мильхэр. Вот ты смеёшься, а скоро икать от страха будешь. Придёт ещё одна газета. И это уже будут тебе слова проклятья.

Пока Ятчоль «читал» в ярангах газету, Пойгин осваивал на плаву подвесной руль-мотор. Учил его понимать «живое железо» Чугунов. А коль скоро они не понимали друг друга, им помогал в разговоре Тильмытиль. Мальчишка был чрезвычайно горд, что эти два хороших человека взяли его в байдару и, в сущности, не могут без него обходиться.

Руль-мотор достал Чугунов в Певеке и уверял Пойгина, что в скором времени в Тынупскую факторию привезут ещё пять таких моторов.

Не всё было понятно в руль-моторе и Чугунову. Он то и дело заглядывал в книжицу с техническим описанием механизма и приговаривал:

– Я как-никак с трактором на лесозаводе управлялся, а уж тут как-нибудь управлюсь. Сейчас, сейчас он зачихает, голубчик. Важно не суетиться. А ещё у настоящего механика должно быть, понимаешь ли, дьявольское терпение.

Пойгин внимательно следил за тем, как Степан Степанович развинчивал руль-мотор, разбирал его на части, продувал какие-то трубки, искал упрятанный в железо огонь, который порой нет-нет да и выскакивал искоркой.

– Тут главное – добиться искры. Вот это называется свечи. Переводи, Орёл, – обращался Степан Степанович к мальчишке, размазывая на собственном лице машинное масло. – Ты знаешь, что твоё имя по-русски звучит Орёл?

– Знаю.

– Так вот объясни, Орёл, Пойгину… это называется свеча. Ввинчивается она вот сюда, в так именуемое гнездо. И здесь должно быть абсолютно чисто и сухо. Засаленная или замоченная свеча – это беда-а-а.