Белый шаман

Журавлёв говорил правду. На Север он поехал с жаждой согреть всем жаром своего сердца маленький народ, о котором прочёл всё, что было возможно. Он мечтал о романтике, о подвижничестве, в котором надеялся раскрыть, как ему думалось, недюжинные свои силы. В горячем воображении он сражался со злыми и коварными шаманами, шёл сквозь пургу, чтобы спасти старика, который, не желая быть лишним ртом, согласился на добровольную смерть (об этом читал он в книгах), вступал в поединок с вооружёнными до зубов американскими контрабандистами, которые всё ещё пытались подойти на шхунах к чукотским берегам.

К великому его сожалению, на культбазе пока ничего подобного не происходило, и он не знал, куда девать свою энергию.

«Тебе, Саша, надо почувствовать истинный героизм в обыкновенных буднях», – внушал ему начальник культбазы Медведев. «Я пытаюсь, Артём Петрович, но мне этого мало», – искренне признавался Журавлёв.

Медведева Александр Васильевич любил беззаветно, однако не пропускал ни одной возможности поспорить с ним и один на один, и на людях, стараясь показать свою независимость и принципиальность.

Журавлёву казалось, что начальник культбазы излишне осторожен, слишком педантичен; ему уже давно пора совершать рейды в самую глубокую тундру, куда попряталось кулачьё да шаманы, а он непростительно медлит. Между тем он, Журавлёв, готов хоть сейчас возглавить любой из самых дальних рейдов. В чукотских детишках Александр Васильевич не чаял души, искренне восхищался каждым из них, и они платили ему тем же.

Вот и сейчас Пойгин заметил, как доверчиво и влюблённо смотрели детишки на русского парня, которого он прозвал Тин-лилетом, с одобрением отмечая для себя, что у него весёлое лицо, и совершенно непонятно – зачем он закрывает стекляшками глаза, если в них светится такая приветливость.

Улыбнувшись Пойгину, Александр Васильевич подошёл к нему, сказал по-чукотски, правда, не столь чисто, как умел говорить Рыжебородый:

– Я рад видеть тебя гостем. Присядем и за едой поговорим. Мне совсем непонятно, почему ты отказался от нашего подарка, когда мы поднимали красный флаг в твою честь.

Пойгин сел за стол против учителя, внимательно посмотрел ему в глаза, откровенно сказал:

– Я ещё не знаю, не заставит ли меня ветер ярости стрелять в вашу сторону.

Журавлёв откинулся на спинку стула, изумлённо воскликнул:

– Ого! Да ты, кажется, умеешь странно шутить.

– Что ж, будем считать, что я пошутил.

– Хотя ты и гость, но я должен сказать, что шутка твоя не понравилась мне. Ты бы лучше принял наш подарок и направил карабин против шаманов, если на то они тебя вынудят.

– Я сам шаман. – Помолчав, Пойгин уточнил со значением: – Белый шаман.

Окончательно сбитый с толку, Журавлёв медленно протёр носовым платком очки, стараясь, чтобы лицо его выглядело сурово и мужественно. Вытащил трубку, которую пока ещё никогда не курил, замедленным жестом сунул в рот и, снова вынув, сказал:

– Шаман есть шаман. Думается мне, что ты на себя наговариваешь.

Журавлёв не вошёл, а ворвался в кабинет начальника культбазы с видом воинственным и развесёлым.

– Что, Саша, не удалось ли тебе задушить в схватке белого медведя? – пошутил Артём Петрович.

– У меня состоялся странный разговор с нашим гостем. Он так откровенно объяснил, почему не принял карабин в подарок, что я опешил…

– Ну, уж так и опешил. На тебя совсем непохоже.

– А что, если он и вправду шаман?

– Вполне возможно.

– И мы закатили в его честь подъём флага?

– Закатывают банкеты, Саша.

– Согласен, выразился неудачно…

– Уверяю тебя, что это тот шаман, с которым надо сражаться не оружием, а добротой…

– Боюсь, что это похоже на баптистскую проповедь.

– Что, что?!

– Извините, Артём Петрович, вы знаете, как я вас уважаю, даже люблю. Но я всё чаще и чаще перестаю вас понимать.

– Поймёшь, поймёшь, Саша. Не зря же я взял тебя в свой культотряд. Обаяние твоё, беззаветность комсомольская при тебе останутся, а от чрезмерного максимализма постепенно освободишься. Переболеешь…

– Понимаю, вы хотите сказать, что у меня корь или скарлатина.

– Может быть, может быть, Саша. – Медведев вышел из-за стола, по-отечески положил руки на плечи Журавлёва. – Но излишний твой максимализм может наделать немало беды. Пойми, мы находимся в такой обстановке, когда малейший наш неверный шаг, неловкий поворот наносит раны. Вот так, дорогой Саша. Не торопись объявлять войну нашему шаману. В жизни всё гораздо сложнее. Кстати, займись чукотским языком посерьёзнее. У тебя неправильно звучат «к» и «л». Чукчи «л» произносят мягко и чуть с пришипом.

– Хорошо, буду произносить «л» с пришипом, – напряжённо думая о чём-то своём, сказал Александр Васильевич. Вскинул голову, бесстрашно глядя в глаза начальника культбазы: – А почему вы так быстро объявили войну Ятчолю? Вы прогнали с работы истопника Ятчоля, человека, который действительно тянется к нам, а в честь неведомого человека, возможно враждебного нам, подняли флаг…