Белый шаман

– Ведом, очень даже ведом для меня этот человек, – Артём Петрович поманил Журавлёва к себе пальцем с лукавым видом. – Скажу тебе по секрету. Вчера чуть ли не всю ночь я провёл с ним у костра.

– У какого костра? Вы же никуда не уезжали.

– Верно, не уезжал. Гость не решился заночевать в незнакомом для него русском жилище, заявил, что будет спать у порога. Вот я и предложил разжечь костёр. И мы его разожгли почти у самого порога.

Александр Васильевич вдруг расхохотался:

– Оригинально! О-очень оригинально. За это я, наверное, и люблю вас, за всё новые и новые неожиданности в вашем характере. Впрочем, не только за это…

В кабинет вошёл с крайне взволнованным видом Ятчоль. Прижав малахай к груди, он выпалил:

– Я видел шаман Пойгин! Плёка Пойгин. Очень сильно шаман Пойгин!

Медведев улыбнулся Журавлёву:

– Вот и ещё один борец с шаманами.

– А если он прав?

– Прав я, Саша. Прав не только потому, что прогнал Ятчоля за пьянство…

– Вообще-то, конечно, он мог нам и пожар устроить.

– Вот, вот, пожар, – подтвердил Медведев в какой-то глубокой сосредоточенности. – Но дело не только в этом. Я его уволил за двоедушие, за холуйство. Нам, дорогой Саша, не нужны угодливые людишки, не нужны марионетки, нам нужны равные среди равных. И это не просто громкая фраза, в этом наша суть. Ради этого я лично подался на край света, полагаю, что и ты тоже…

– Да, в этом вы можете быть уверены.

– Уверен, вполне уверен, Саша.

А Пойгин продолжал постигать порядки в стойбище Рыжебородого. После завтрака он пошёл вслед за детьми и оказался в другом деревянном вместилище, где учили их разгадывать тайну немоговорящих вестей. Дети разместились за деревянными подставками, которые они называли партами, разложили перед собой буквари. Едва протиснувшись, сел за одну из парт и Пойгин.

Когда вошла учительница – жена Рыжебородого, то все дети встали и на её слова ответили каким-то единым дружным возгласом. Пойгину ещё не приходилось слышать, чтобы сразу много людей произносили одно и то же слово. Потом учительница ещё что-то сказала, и дети, видимо ей повинуясь, сели, раскрыли буквари. Учительница подошла к чёрной доске и принялась вычерчивать куском белой глины какие-то знаки; оставляла следы на доске, будто куропатка на снегу, и усердно что-то объясняла. Голос её был приветливым, а глаза, похожие на частички синего неба или синей воды спокойного моря, лучились добротой и каким-то особенным желанием раскрыть тайну белых знаков; она так старалась, что, казалось, готова была вынуть собственное сердце, только бы поскорее догадались дети, что она хочет им объяснить. Разговор её на чукотском языке звучал порой очень смешно, однако все слова можно было понять, беда была лишь в том, что Пойгин не мог уразуметь их смысла. Его изумляло, что дети всё-таки учительницу понимали, отвечали на её вопросы, зачем-то высоко поднимая перед этим руку. Особенно старался Омрыкай. Он чаще всех поднимал руку, порой привставал, на лице его отражались мольба и упрямство. И учительница, видимо, поняла, что происходит с мальчиком, пригласила его встать рядом с собой, передала ему кусочек белой глины, сказав при этом:

– Напиши: мама шила рукавицы.

Омрыкай, высунув язык, принялся вычерчивать на чёрной доске знаки с таким усердием, что белая глина крошилась в его пальцах. Дети смеялись, улыбалась и учительница, советовала не слишком надавливать белой глиной на доску. Наконец Омрыкай оставил следы на доске намного крупнее, чем это делала жена Рыжебородого, – будто медведь косолапый прошёл. И странно, по мнению учительницы, Омрыкай сумел этими знаками сообщить весть, что чья-то мама шила кому-то рукавицы.

– А не можешь ли ты, Омрыкай, сообщить белыми знаками, что я приехал к вам в гости? – спросил Пойгин, покидая тесную деревянную подставку и садясь в угол на корточки. Омрыкай обескураженно развёл руками, очень раздосадованный тем, что его попросили сделать нечто пока для него непосильное.

– Я лучше тебе сообщу весть о том, что брат убил зайца, – сказал Омрыкай, отчаянно пытаясь доказать, что он здесь один из лучших знатоков разговора для глаз, в котором совершенно необязательны уши.

– Зачем мне твой заяц, гоняйся за ним сам вместе с твоим братом, – шутливо сказал Пойгин, раскуривая трубку. – Ты мне сообщи именно ту весть, о которой я тебя попросил.

– Он ещё не может этого сделать, – с улыбкой сказала жена Рыжебородого. – Я это сделаю сама. Вытри, Омрыкай, тряпкой доску и садись на место.

Мальчик принялся уничтожать следы на чёрной доске влажной тряпкой с таким старанием, что дети опять рассмеялись, кто-то даже пошутил:

– Пыхтит так, будто моржа из моря на берег вытаскивает.

И когда Омрыкай сел на место, учительница взяла кусок белой глины и сказала:

– Весть эта будет выглядеть так.

Пойгин, не донеся трубку до рта, напряжённо следил за тем, как возникали на чёрной доске белые знаки.