Белый верх – темный низ

Татьяна Петровна не повышала голоса. Но ее слова звучали неумолимо: и чего они теперь ждут? Чтобы их поставили на учет в милиции? Или думают, что их родители ничего не узнают? Что отец Толика ничего не узнает?

Слово «милиция» не произвело на Толика впечатления. Зато при слове «отец» у него изменилось лицо. Я впервые увидела, как Толик испугался. Как у него – у Толика! – на глаза навернулись слезы. Толик как будто сжался (а он ведь и так был маленький). И я почему-то потеряла уверенность в том, что в судьбе Толика появится хоть какой-то просвет и что он теперь не станет хулиганом…

Через два дня заболела Танька Каткова. Я решила ее навестить. (Если друг заболел, его надо навестить. Ведь что особенно неприятно, если ты заболел? То, что ты выпал из коллектива. Без коллектива жизнь скучна и однообразна.) В ее подъезде я встретила Толика. Он заскочил туда за мной следом. Он не стал объяснять, что тоже едет к Таньке. Что решил навестить свою больную одноклассницу. Мы вошли в лифт. (Я знала, что этого делать не нужно.) Дверь закрылась. Мы посмотрели друг другу в лицо.

– Ты что, тоже к Таньке?

Толик даже не кивнул. Я нажала нужную кнопку. Он ухмыльнулся, сказал:

– Аррр-мштааам! – и два раза двинул мне кулаком в живот…

…Толика приняли в пионеры через несколько месяцев. Татьяна Петровна придумала ему общественно-значимое дело – рассказать о дорожных правилах для автомобилей (папа Толика был шофером). Толик готовился. И рассказал.

Как мог, так и рассказал.

* * *

Я ни в чем не могу винить Татьяну Петровну. Она, как и я, ужасно встревожилась из-за сердца и легких Толика. И что она могла сделать, кроме того, что сделала? Весь ее жизненный и педагогический опыт убеждал: в данном случае требуется «коллективная проработка».

Коллектив, как учил Антон Семенович Макаренко, обладает могучей воспитательной силой. Коллектив (если это действительно коллектив – со строевой подготовкой, со строго регламентированным бытом и управляется он на основе принципов демократического централизма (sic!))может из беспризорника сделать настоящего человека. Из деклассированного элемента может сделать сознательного советского рабочего. Из курящего хулигана – активного пионера.

Я читала «Педагогическую поэму» Макаренко. Первый раз – в седьмом классе. И при первом чтении у меня не возникло ни одного возражения. Эта книга меня захватила. Я считала, что это и есть настоящая педагогика. А до этого о «Поэме» мне рассказывала мама.

Сама она воплощала педагогические принципы Антона Семеновича Макаренко в условиях детского сада.

Конечно, ее возможности создавать коллектив были несколько ограниченными. Но моя мама была творческим педагогом. Взять, например, детский лифчик – эту диковинную сейчас, а тогда неизбежную часть одежды маленького ребенка независимо от его пола. Назовем поколения этих детей «не знавшими колготок». (Колготки – это даже важнее, чем резиновые сапоги. Тому, кто их изобрел, надо поставить памятник.) «Не знающие колготок» (и я в их числе) носили чулки – хлопчатобумажные, в продольный рубчик, светло-коричневого цвета. К чулкам прилагался лифчик. Детский лифчик напоминал укороченную маечку без рукавов, которая сзади застегивалась на пуговицы. Спереди к лифчику были пришиты две резинки с зажимами. Эти резинки и удерживали чулки.

У потомков, в детстве носивших колготки, необходимость носить какой-то «специальный» лифчик вызывает не только удивление, но и скабрезные шутки.

Не понимаю, над чем тут можно шутить. Ну тянули резинки немного, и застежки на них были странные… Но главное неудобство было связано с пуговицами, на которые застегивался сам лифчик. Пуговицы были сзади, так что без посторонней помощи лифчик надеть было невозможно. Тут трещали по швам все установки на формирование навыков самообслуживания. Не было, не было способов застегнуть на себе свой лифчик, не обращаясь к взрослому.

А вот мама моя, проникнутая идеями Макаренко и работавшая в подготовительной группе детского сада, решила эту проблему!

После дневного сна ее дети, 26‒27 человек, набрасывали свои лифчики на худенькие плечики и выстраивались «паровозиком». Каждый следующий застегивал пуговицы предыдущему. Мама считала (и справедливо), что «паровозик» сильно экономит время на одевание. И добавляла, что это еще и воспитывает чувство взаимопомощи: тут все дети (вне зависимости от пола) действуют сообща.

Я много узнала от мамы о силе коллективного воспитания. Но до сих пор не решила, что возымело более сильное действие – «групповой» опыт застегивания лифчиков или ее неожиданные (почти всегда не к месту) воспоминания о «темной» и «бойкоте».

«Темная» и «бойкот», как я понимала, были обыденными реалиями интернатской жизни детей в эвакуации. Взрослых там было раз-два и обчелся и верховодили «бабушкины» старшеклассники с ножичками в карманах.