Белый верх – темный низ

«Русскую еврейку» придумала не я. Татьяне Петровне однажды понадобилось что-то вписать в мое «Личное дело». И она стала вытаскивать его из пачки других личных дел. Пачка была объемная, Татьяна Петровна вытягивала дело медленно, осторожно – и строчки появлялись одна за другой, постепенно: первый пункт, второй, третий… И вот наступает очередь пятого пункта. Татьяна Петровна тянет – а я вижу нечто странное: появляется слово «русская». Меня будто ударили током – русская? не может быть!.. – и заливает волной невозможного счастья. Кто-то хороший, большой сжалился надо мною и убрал эту жуткую метку. Я – русская, как все другие! Я даже не украинка, как какой-нибудь Гительман… Но следом за словом «русская» показалось слово «еврейка». И дух мой, который за это короткое время успел воспарить к потолку, съежился, сжался и как побитый втянулся обратно в тело. Куда-то в низ живота…

Но Толик не дал развиться моему писательскому дарованию. Наступила весна – время новых пробуждающихся к жизни сил. Мама у нас в квартире установила усиленный режим проветривания. И если я время от времени попадала домой через форточку, то мог ли Толик устоять перед соблазном воспользоваться тем, что у нас открыто окно?

Нет, он не стал залезать к нам в квартиру. Он стал закидывать через окно разнообразные «интересные штучки». В частности, игральные карты с порнографическими фотографиями. (И где он их раздобыл?) Я сначала не поняла… Мы с Олей Сениной только-только открыли для себя Пушкинский музей. Мы только-только успели адаптироваться к Давиду… В Итальянском дворике их было несколько и все «ничего не скрывали». Если ты хочешь считаться человеком интеллигентным (а мы почему-то хотели считаться, в этом было что-то достойное), то требовалось смотреть и восхищаться. Я поняла, что если смотреть статуе в лицо, то у меня «все получится»…

В общем, я настолько не поняла ни про эту игральную карту, ни про женщину в странной позе, что даже не написала Толику очередное письмо о том, как рвется моя душа. Просто выбросила эту «плохую» картинку.

Толик как-то узнал (почувствовал!), что его цель не достигнута. И в следующий раз он забросил к нам в окно что-то «пламенное» – в буквальном смысле слова.

А тут как раз пришла мама… А вечером зашел папа, который к этому времени уже переехал жить в школу…

…Что вообще здесь происходит?!

Я сначала ничего не хотела рассказывать. Что сказать? «Это сделал Толик»? «Он вообще меня дразнит»? Насколько это серьезно – «дразнит»?

(Хотя еще есть слово «задразнить» – глагол совершенного вида. Это значит, что действие достигло результата. Как в случае с русалками: они могут «защекотать насмерть».)

Но мама была встревожена не на шутку: если к нам будут швырять зажигалки, может случиться пожар. Но нельзя весной и летом держать окна закрытыми! Комнату нужно проветривать.

Так что там в школе?

Толик?

«Жиды»?..

Не понимаю, как папа узнал адрес Толика.

Но он тут же туда отправился. И – вот ведь совпадение! – у Толика все были дома. Я напомню: его отец был водителем грузовика и выше папы на целую голову. Но мой папа, хотя и совсем невысокого роста, был человеком решительным и физически сильным. (До института папа закончил книготорговый техникум. Его первым местом работы был книжный магазин. Там он все время носил тяжеленные стопки книг. На спор мог снести пять пудов (на спине) – и очень этим гордился.)

А еще папа «легко заводился». По самым разным поводам. А слово «жид», так то сразу ввергало его в особое состояние (в «измененное состояние сознания», как сказали бы в восьмидесятых). Я легко представляю, как внутри у папы все бурлит, клокочет и пенится и как вулкан его чувств взрывается сокрушительной аллитерацией с твердым раскатистым «р»:

– Грренада! Дррружба наррродов! Горррдись! Аррромштам!

(«Гренада, Гренада, Гренада моя». Муз. В. Берковского, сл. М. Светлова)

Сейчас, глядя на все это из своего «прекрасного далёка, не будь ко мне жестоко» (муз. Е. Крылатова, сл. Ю. Энтина), я думаю: папа, типичный представитель интеллигентской прослойки (в отличие от рабочего класса, советских интеллигентов относили к прослойке; что именно они прослаивали, я не решусь уточнять), мог же он использовать встречу с Толиковым отцом, кроме прочего, и в просветительских целях? Продолжая, так сказать, «народнические» традиции?

К примеру, папа мог бы сказать: «Товарищ имя-отчество Толикова отца! Чтобы воспитывать сына правильно – как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, – хорошо бы вам знать, что партия осознала ошибки, сделанные в национальной политике. Калмыкам, в 1943 году высланным за Урал, в „Сибирь, Сибирь, благословенный русский край, русский край“ (муз. Н. Крюкова, сл. Е. Долматовского), еще в 1956-м разрешили вернуться на родину».