Бенефис

Материал для работы он достал в мастерской художественного института, там работал один старик, необыкновенно искусно изготовлявший замки и ключи, а также поставлявший художникам-граверам дерево. О старике рассказывали, что в молодости ему недостаточно казалось быть просто художником, он жаждал славы, а когда слава не пришла, оставил кисть и краски и взялся за другое ремесло, и котором и впрямь оказался чуть ли не гением. Больше нигде в городе нельзя было достать такого дерева, чуткого, податливого, словно наперед готового воспринять каждую мысль. Следовало только объяснить старику, на что именно пойдет то или иное дерево, — и он делал больше, чем представлялось возможным, и природные линии лежали на доске так, что никогда не мешали работе. Можно было подумать, что он в тайном заговоре с каким-то божком — властелином грушевой древесины, который снабжает его чудесными золотистыми пластинами.

На этот раз художник не смог бы подробно и четко объяснить старику, чего он хочет. Иуда — это лишь иллюстрация к тому, как он понял одну из ее мыслей, просто открытие значения Иудина поля научило ею доискиваться способа ее мышления в каждом прочитанном стихотворении, и не только в сказанном, но и в недосказанном, хотя здесь он иногда и поспорил бы с нею: она была убеждена, что характер поэта не влияет на характер его творчества (и, стало быть, в слове поэта невозможно найти его самого). Ему такая мысль казалась ошибочной.

Не в силах еще объяснить старику, в каком дереве нуждается, художник просто сидел на ободранном стуле в мастерской, как будто пришел поболтать, а старик тем временем что-то шлифовал, строгал, полировал — в его руках, больших и грубых, дерево казалось совсем мягким, как восковая табличка, которой мастер волен придать любую форму.

— Адам увидел мир во всей его красе и сказал богу: «Господи, я хотел бы отобразить созданное тобой, дабы окончательно утвердить славу твою». Господь улыбнулся в бороду — он знал, что Адам лукавит. На самом деле Адам просто боялся, что прекрасное видение может исчезнуть, и в детской гордыне своей надеялся, что если он отобразит и повторит созданное богом, то оно станет прочнее и долговечнее. Господь улыбнулся снисходительно, но тогда он еще любил Адама и не отказал ему — пусть забавляется, подумал бог, дал Адаму краски, и полотно, и кисть и молвил: «Делай что знаешь». День, и два, и больше трудился Адам и не был доволен тем, что сделал, но поскольку ему и в голову не приходило, что это он неспособен передать красоту мира, то пришел к убеждению, что это бог создал нечто несовершенное, — и человек старался изобразить на полотне мир таким, каким бы ему хотелось этот мир увидеть, но и тут его не удовлетворило содеянное, и он изумился, как же бог, однажды создав нечто, успокоился и не пытается ничего добавить или изменить, и спросил об этом бога, а бог ответил: «Высшего совершенства достичь невозможно — первый шаг так же незакончен, как и последний, а потому я сделал то, что сделал, и возрадовался». Адам не стал препираться с богом, но и не согласился с ним… Так от Адама и повелось искусство…

Старый мастер смеялся: плету чепуху, а ты слушаешь, неужто больше нечем занять время? А художник и правда слушал, а сам неотрывно следил за руками старика. Бог, быть может, и создал в общем-то вещь несовершенную, а вот кусок дерева в руках у старика был поистине совершенен, лучшего художнику и не надо было.

Даже теперь, когда город обступил меня со всех сторон, я думала о том, что если уж коснулась этого дела, то обязана найти древний папирус, это мой долг. Иначе для чего же было тревожить детей, приводить их в пустыню и заставлять их там, в песках, говорить? Я должна найти папирус и прочитать его. А бесенок отправился за мной в город, преследовал меня, не отступая ни на шаг, и потешался над моей беспомощностью.

Свой портрет Леся увидела еще раз, год спустя.