«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Интерес к «звукам италианским» Пушкин пронес через всю жизнь. В статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе “Потерянного рая”» он отмечает: «Каждый язык имеет свои обороты, свои условленные риторические фигуры, свои усвоенные выражения, которые не могут быть переведены на другой язык соответствующими словами…». И приводит итальянский пример: «Кстати, недавно (в “Телескопе”, кажется) кто-то, критикуя перевод, хотел, вероятно, блеснуть знанием итальянского языка и пенял переводчику, зачем он пропустил в своем переводе выражение battersi la guancia – бить себя по щекам. Battersi la guancia значит раскаяться, перевести иначе не имело бы никакого смысла» (1836; ХII, 144).

«Без грамматических ошибок я русской речи не люблю», – говаривал Пушкин (VI, 64). Описки, ошибки – их довольно много в итальянских текстах поэта. Объясняется это тем, что большинство слов Пушкин воспроизводил по памяти со слуха. Так произошло с ошибочным написанием слова «dunque» в цитате из Петрарки в повести «Метель». Описывая поведение Марии Гавриловны автор подмечает: «Нельзя сказать, чтобы она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Se amor non?, che dunche» (VIII, 84) – в последнем слове заменена буква, правильно – dunque. («Если это не любовь, так что же» (ит.) – см. об этом итальянском вкраплении в главе «Поэты Юга…» данной книги). Эта описка поэта породила целое исследование академика Ф. Е. Корша! Автор, в частности, предположил, что «Пушкин нашел свою цитату задолго до того, как написал «Метель» (1830), может быть еще до своей поездки в Одессу, где он часто мог слышать итальянскую речь»[856].

О значении, которое придавал Пушкин переводам, много написано. Заметим, что в своем поэтическом хозяйстве он пользовался иностранными языками, которые знал или изучал, «как ювелир алмаз чудесный вставляет бережно в оправу» (да простят мне читатели, может быть, неуместное здесь употребление старинного японского «хокку»). Он сравнивал звучание языков, улавливал нюансы значений, доводил стихотворение в русском переводе до блеска и совершенства. Это относится, разумеется, и к работе с итальянским языком. Например, при переложении сербской народной баллады «Что белеется на горе зеленой?..» (1834–1835), которую Пушкин собирался включить в цикл «Песни западных славян», он ознакомился не только с сербским текстом, с двумя французскими переводами (Проспера Мериме и Шарля Нодье) и с русским переложением А.Х. Востокова, но также с итальянским переводом Альберто Фортиса («Che mai biancheggia lá nel verde bosco?») из его книги «Viaggio in Dalmazia» (Путешествие в Далмацию, 1774). Именно так рождается красота и гармония поэтическая, ибо, по определению самого Пушкина, «добросовестность труда – порука истинного таланта». Век спустя Анна Ахматова признается читателям: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…

«Пора нам в оперу скорей»

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol

А.С. Пушкин «Путешествие Онегина»

Теперь проследуем вслед за Пушкиным в Одессу. «Я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторации и итальянская опера напомнили мне старину и ей-Богу обновили мне душу», – сообщает поэт в письме брату Лёвушке. Здесь поэт самозабвенно участвует, по меткому определению Набокова, «в итальянизированном веселье одесской жизни».

В интереснейшей работе, опубликованной во Временнике Пушкинской комиссии за 1981 год, музыковед Б.А. Кац заметил, что восклицание Пушкина «Звуки италианские!» на полях «Опытов» Батюшкова нагружено ассоциациями с итальянским belcanto, вокальной музыкой.

Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в Оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень – Орфей. (VI, 204

)

(Ср. в черновике: «Своей Италии Орфей».)

«Для тогдашней светской черни итальянская речь, слышимая из оперных кресел, была неким поэтическим щебетом», – записал О. Э. Мандельштам в «Разговоре о Данте[857].

Как доподлинно установили биографы, в Одессе Пушкин слушал оперы Россини «Севильский цирюльник», «Сорока-воровка», «Торвальдо и Дорлиска», «Танкред», «Турок в Италии», а также спектакли на музыку других итальянских композиторов, в том числе опер Фердинандо Паэра «Гризельда» и «Агнесса», Майера «Супружеская любовь», Фиораванти «Деревенские певицы» и др. Позднее в Москве и Петербурге он слушал такие оперы Россини, как «Отелло», «Итальянка в Алжире», «Коррадино». Друзья встречают его на спектаклях: Вот свидетельство, относящееся к февралю 1827 года: «В креслах итальянской оперы встретил я Пушкина…»[858].