«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

«Лень» как образ жизни – это своего рода самообман, но и символ раскованности и свободы – свободы действий, мысли, творчества. А lazzarone, выходит дело, это не только тот, кто «бьет баклуши», но – прежде всего – просто свободный человек!

Недаром Евгений Баратынский, хорошо знавший Италию, уподоблял неаполитанских ладзарони русским блаженным[872]! Отсюда тропинка неожиданно приводит нас к «Борису Годунову». (Пушкин опасался цензурных трудностей в связи со сценой с юродивым и писал Вяземскому: «Никак не могу упрятать всех моих ушей под колпак: торчат!».) Но здесь уже начинается другая история.

Столь декларивованная пушкинская «леность» не могла не обратить на себя внимание потомков. Авторы веселой, «зубоскальской» книжки «Однажды Гоголь пришел к Пушкину» шутливо замечают, что «Пушкин был не то чтобы ленив, но склонен к самосозерцанию»[873].

Само итальянское словечко lazzarone употреблялось не раз в русской литературе пушкинского времени. Князь В.Ф. Одоевский, один из друзей и литературных соратников поэта, опубликовал в альманахе «Северные цветы» за 1832 год, изданном по инициативе Пушкина в память А.Дельвига, повесть с итальянским названием «Opere del Cavaliere Giambatista Piranesi» (Труды кавалера Джанбатисты Пиранези). Там описана неаполитанская сценка с обязательным набором местных колоритных реалий: «Наверху Мадонна, вдали Везувий, перед лавочкой капуцин и молодой человек в большой соломенной шляпе, у которого маленький лазарони искусно вытягивает из кармана платок» (курсив мой. – А.Б.)[874].

Можно продолжить эту прогулку с неаполитанцем, вспомнив и другое итальянское вкрапление у Пушкина. В первой главе «Евгения Онегина» сказано: «…И far niente мой закон». Редакторы обычно переводят это выражение с итальянского как «безделье», «ничегонеделание». (Отсюда, между прочим – прямая, через полтора века, ниточка к знаменитому фильму Ф.Феллини «La dolce vita», «Сладкая жизнь»). К.Н. Батюшков в письме Н.И. Гнедичу – из Неаполя в Петербург – дал свой вариант перевода, сообщив, что упражнялся «в искусстве убивать время, называемом il dolce far niente». Опять мелькнула тень неаполитанского lazzarone[875]!

Друзей итальянистов, слава 6oгy, у меня много, назову еще одного – Валерия Сировского, художника, фотографа, литератора, блестяще переведшего на «язык Петрарки и любви» письма Пушкина к жене. Человек талантливый во всем и огромной дисциплины ума. Он мне недавно в римском аэропорту Фьюмичино вручил визитную карточку с надписью вполне в духе неаполитанского lazzarone – «Заслуженный бездельник Российской Федерации».

Вспомним одного из самых ярких представителей неаполитанских «ладзарони», описанных Ильей Эренбургом в замечательном романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито» (1921). Речь идет об ученике Хулио итальянце Эрколе. Вот как дается сцена его прибытия в римский отель: «В гостинице “Звезда Италии” предупредительный портье, сдержав свое изумление при виде живописного туриста, подбежал к нам с листком, прося его заполнить. Но странный посетитель презрительно заявил ему, что он “слава Мадонне”, писать не умеет и учиться этому скучному делу даже за вторую пару таких же прекрасных штанов не станет. Имя? Эрколе Бамбучи. Откуда приехал? Он лежит всегда днем на виа Паскудини, а ночью под железнодорожным мостом, что близ церкви святого Франциска. Род занятий? Он на мгновение смутился, поглядел себе на ноги, оглянулся, как будто потерял что-то, но потом гордо закричал “Никакой!”».

В заключение – описание Везувия, данное Николаем Гумилевым в 1913 году, во время свадебного путешествия с Анной Ахматовой по Италии:

И как птица с трубкой в клюве,
Поднимает острый гребень,
Сладко нежится Везувий,
Расплескавшись в сонном небе.
Бьются облачные кони,
Поднимаясь на зенит,
Но, как истый лаццарони,
Все дымит он и храпит[876]

.

«Наука страсти нежной»

Пастила нехороша,

Без тебя, моя душа.

А.С. Пушкин. В альбом А.П. Керн

Итальянский язык был в большой моде в российском высшем обществе в начале ХIХ века. В статье «Ариост и Тасс» (1815), безусловно известной Пушкину, Константин Батюшков писал: «Учение итальянского языка имеет особенную прелесть. Язык гибкий, звучный, сладостный язык, воспитанный под счастливым небом Рима… язык, образованный великими писателями, лучшими поэтами, мужами учеными, политиками глубокомысленными – этот язык сделался способным принимать все виды и все формы».