«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Возвращаясь к пушкинской эпиграмме «На бюст завоевателя», отметим присутствие в ней одного из персонажей итальянской комедии масок – Арлекина (им завершается стихотворение). Этот образ не раз встречается у Пушкина. Например, в письме к П.А. Осиповой он пишет, сравнивая две российские столицы: «Если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское, – почти как Арлекин, который на вопрос, что он предпочитает: быть колесованным или повешенным? – ответил: я предпочитаю молочный суп» (июнь 1827 года; XIII, 330). В пушкинской «Сцене из Фауста» (1825) Мефистофель сравнивает себя с «арлекином»:

Но – помнится – тогда со скуки,
Как арлекина, из огня
Ты вызвал наконец меня. (II, 435)

«Слово арлекин сразу вызывает в воображении читателя образ известного персонажа комедии дель арте – ловкого, хитрого и расторопного слуги, который остроумными шутками “разгоняет скуку” зрителей и, соответственно, всеми этими чертами может быть близок к Мефистофелю», – сказано в новейшем комментарии[901]. Арлекин был известен в России еще при Петре I (его, например, вывела в своей «Комедии о пророке Данииле» царевна Наталья Алексеевна). «В Европе словами арлекин, гансвурсг, пульчинелла или буратгино обозначали шута вообще», – отмечает С. Александрова и обращает внимание на то, что в «Сцене из Фауста» этот шут появляется из огня. «В характере и облике Арлекина есть что-то демоническое… Признаки демонического происхождения во внешнем облике Арлекина отмечают некоторые исследователи итальянского театра… Черная кожаная маска вызывает в памяти облик чертей (ее также объясняют географическим происхождением Арлекина: в Бергамо лица угольщиков были вымазаны черным)». Автор вполне резонно полагает, что Пушкину был известен литературный источник, в котором проявлена «бесовская» сущность Арлекина. Таким источником могла явиться не только комедия дель арте, но и «Божественная комедия» Данте, в которой Арлекин-Alichino («Косокрыл» в переводе М. Лозинского) возглавляет шествие чертей в аду.

Существует и комментарий театроведа: «В черной маске, обшитой шерстью, выступал Арлекин. Негр Осмин, невольник в опере В. Пашкевича (текст Матинского) “Тунисский паша”, поясняет: “В Италии и Франции в обыкновение, чтоб черный человек, которого называют там Арлекином, представлял слугу и делал разные обманы, приняв на себя разные виды. Иногда делается он господином, иногда морским разбойником”»[902].

Образ Арлекина-шута для Пушкина был неразрывно связан с темой придворного поэта, но это уже другой обширный сюжет[903].

«Не дай мне Бог сойти с ума…»

Приводя названия тем для импровизатора в «Египетских ночах», Пушкин не случайно включил (по-итальянски) сюжет «Последний день Помпеи». Именно так называлось знаменитое полотно великого русского живописца Карла Брюллова, принесшее ему европейскую славу. В тексте поэмы нет импровизации на тему Помпеи, но Пушкин под впечатлением от картины попытался срисовать некоторые детали и тут же составил ее выразительное описание:

Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется – с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Толпами, стар и млад, под воспаленным прахом,
Под каменным дождем бежит из града вон. (1834; III, 332

)

Интересно отметить, в связи с разговором о значении итальянской оперы, которым началась эта глава, что, по убеждению исследователей, именно оперный спектакль «Последний день Помпеи» на музыку Пиччини, поставленный в Неаполе осенью 1825 г. стал толчком к началу работы Карла Брюллова над своей картиной[904].

Приведу любопытную запись из своего репортерского блокнота, имеющую, как мне кажется, некоторое отношение к нашему рассказу: «“История одного извержения”, – так называлась выставка, проходившая в неаполитанском Национальном археологическом музее в марте 2003 года. Она была посвящена знаменитому взрыву Везувия, потрясшему землю в 79 году нашей эры, когда погибли расположенные у подножия Огненной горы древнеримские города Помпеи и Геркуланум. Многое бы отдал, наверное, Карл Брюллов, чтобы посмотреть эту выставку, посвященную событию, вдохновившему его на главное творение жизни. Он бы увидел 500 браслетов и других украшений, 10 скульптур, 200 предметов каждодневного обихода жителей Помпеи, 30 фресок со стен их домов и, самое впечатляющее, – одиннадцать гипсовых фигур, отобразивших последние мгновения существования обитателей погибшего города. Кстати, современные исследователи утверждают, что жители Помпеи погибли не от раскаленной лавы, а от засыпавшего город пепла…».