«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Образ Наполеона чрезвычайно привлекал Пушкина, будоражил его творческую фантазию, интерес этот сопровождал все периоды его литературного поприща – от ранних романтических лицейских стихов до зрелой прозы последних лет (вспомним, например, «Пиковую даму»: там Германн «сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона» (глава IV). «Мы все глядим в Наполеоны», – эта онегинская фраза стала хрестоматийной.

18 июля 1921 года до Пушкина доходит (с трехмесячным опозданием) весть о смерти Бонапарта. Поэт откликается на нее знаменитым стихотворением «Наполеон» («Чудесный жребий совершился: угас великий человек. В неволе мрачной закатился Наполеона грозный век…»). Этот поэтический некролог венчался словами признательности к великому императору, означавшими глубокое переосмысление Пушкиным исторической роли героя:

Хвала!.. Он русскому народу
Высокий жребий указал,
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал. (II, 216

)

Пушкин возвращается к смерти Наполеона в июле 1824 года, в связи с вынужденным отъездом из Одессы в михайловскую ссылку. Речь идет о знаменитом стихотворении «К морю» («Прощай, свободная стихия!»), очень важном для творческой биографии поэта. В нем снова возникает видение далекого острова:

Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон. (II, 332

)

В этом стихотворении, навеянном известием о гибели другого кумира – Байрона, в замаскированной форме говорится о неосуществленном плане («заветном умысле») бегства Пушкина за границу. Отсюда из Одессы уходили корабли в мир, в Европу, в Италию… Казалось, доплыть до Босфора, и все дальние страны – как на ладони. В январе того же 1824 года Пушкин писал брату Лёвушке о своем желании «взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится не в терпеж». Впрочем, извечный вопрос «куда ж нам плыть» неизменно присутствует и здесь:

Мир опустел… Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба людей повсюду та же:
Где благо, там уже на страже
Иль просвещенье, иль тиран. (II, 332

)

Наполеон и море, Наполеон и свобода – теперь эти понятия для Пушкина связаны неразрывно.

Как уже отмечалось, исследователи обратили внимание на определенную перекличку содержания стихотворения Пушкина «Наполеон» и оценок, содержащихся в оде Алессандро Мандзони «5 мая»[909].

Из шестой главы «Евгения Онегина» Пушкин по цензурным соображениям исключил строки, посвященные Ленскому и сохранившиеся благодаря публикации Я.К. Грота (с копии В.Ф. Одоевского):

…Он совершить мог грозный путь,
Дабы последний раз дохнуть
В виду торжественных трофеев,
Как наш Кутузов иль Нельсон,
Иль в ссылке, как Наполеон,
Иль быть повешен, как Рылеев

. (VI, 612)

Всемогущий жребий распорядился так, что между двумя островами, обрамлявшими жизненный путь Наполеона Бонапарта, – Корсикой, где он родился, и Святой Еленой, где окончил свои дни, в его биографии «затесался» еще один клочок суши, окруженный водой: итальянский остров Эльба в Тирренском море. Именно сюда 3 мая 1814 года под конвоем был доставлен поверженный французский император. Девять месяцев он провел здесь пленником, готовя побег и реванш.

В этот край, вслед за Наполеоном, устремлялась творческая фантазия его младшего современника, русского поэта Александра Пушкина. Несомненно, остров Эльба заслуживает чести быть нанесенным на географическую карту пушкинской фантазии, наряду с Римом, Венецией или Неаполем.

«Наполеон и остров» – тема, весьма Пушкина интересовавшая. Вернувшийся из дальнего плавания Федор Матюшкин рассказывал ему об остановке на Святой Елене и даже о встрече с венценосным изгнанником. «Тот был в халате, обросший, с бородой, с подзорной трубой в одной руке и бильярдным кием в другой. Наполеон жаловался русским путешественникам на дурное содержание и дороговизну баранины на острове». Мы можем только догадываться, с какими чувствами слушал Пушкин эти рассказы и о чем думал[910].

Между прочим, стихотворение «Наполеон на Эльбе» вызвало пристальный интерес как современников Пушкина, так и исследователей его творчества. В свое время приятель поэта Владимир Раевский высмеял в мемуарном отрывке «Вечер в Кишинёве» этот текст:

Один во тьме ночной над дикою скалою
Сидел Наполеон!

<…> Ну, любезный, высоко же взмостился Наполеон! На скале сидеть можно, но над скалою… Слишком странная фигура!