«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

И, к дальним берегам возведши взор угрюмый,
Свирепо прошептал:
Вокруг меня все мертвым сном почило

…

Ночью смотреть на другой берег!

И спящих вод прервется тишина?..
Волнуйся, ночь, над эльбскими скалами.

Ну, любезный друг <…> На Эльбе ни одной скалы нет! Не у места, <как> если б я сказал, что волны бурного моря плескаются о стены Кремля или Везувий пламя извергает на Тверской»[911].

«Критика Раевского по-своему совершенно точна», – замечает историк и пушкинист Виктор Листов, автор блестящей статьи «Миф об “островном пророчестве” в творческом сознании Пушкина»[912].

Наблюдательный Виктор Семёнович оценивает слова Раевского, как опытный литературовед. Я же, как журналист, могу засвидетельствовать обратное: точным является именно описание Пушкина, возможно, знавшего, что Наполеону, чтобы бежать с Эльбы, пришлось спускаться с почти отвесной скалы!

Впрочем, следует лишь поблагодарить В. Листова, привлекшего внимание к никем ранее не изученной проблеме, а именно к особому значению, которое придавал Пушкин острову, как уединенному месту, самим Провидением предназначенному для высокой поэзии и пророчеств. Не случайно с понятием острова связан не только «Наполеон на Эльбе», одно из ранних пушкинских стихотворений, но и то, которое мы привыкли называть духовным завещанием поэта, – знаменитый «Памятник». В его рукописи есть авторская помета: «1836 авг. 21. Кам. остр». Речь идет, как поясняет и потом убедительно доказывает В. Листов, не просто об адресе «Каменный остров», где Пушкины жили на даче, но о символическом понятии острова, перекликающемся с названием новозаветного острова Патмос, где писал свои пророчества Иоанн Богослов.

И уже не Наполеон Бонапарт, а сам Александр Пушкин стоит на высокой скале, один на один со «свободной стихией». Кажется, что именно об этом говорится у Бориса Пастернака в триптихе «Темы с вариациями»:

Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
Скала и – Пушкин. Тот, кто и сейчас,
Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксе
Не нашу дичь: не домыслы втупик
Поставленного грека, не загадку,
Но предка: плоскогубого хамита,
Как оспу перенесшего пески,
Изрытого, как оспою пустыней,
И больше ничего. Скала и шторм[913]

.

Поэт у моря, как французский император перед египетским сфинксом или на вершине Эльбской скалы…

О неожиданном сближении «Наполеона на Эльбе» с «Памятником» упоминал еще Б.В. Томашевский, указавший в работе «Строфика Пушкина», что во всем наследии поэта больше нет строфы «Памятника» – шестистопного ямба с перекрестными рифмами, где последняя, четвертая строка усечена до четырех стоп и завершается мужским слогом. Из этого правила, указывает Томашевский, есть только одно исключение: завершающая строфа лицейского стихотворения 1815 г. «Наполеон на Эльбе»[914].

Академик М.П.Алексеев позднее заметил по этому поводу: «Предстоит еще определить, чем вызвано было обращение Пушкина к этой строфе только дважды за всю жизнь – в начале и в конце литературного поприща»[915].

Таким образом, не только жизненный путь Наполеона «закольцован» островами, но и творческая судьба самого Пушкина. Жребий нес поэта «мимо острова Буяна» и Крыма, превращая в уединенные острова и Кишинёвскую ссылку, и заточение в Михайловском, и Болдинский карантин…

Мы уже цитировали письмо Пушкина к Дельвигу (23 июля 1825): «Некто Вибий Серен, по доносу своего сына, был присужден римским Сенатом к заключению на каком-то безлюдном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, которому дарована жизнь, не следует лишать способов к поддержанию жизни. Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого!». Вполне возможно, что Пушкин, читая Тацита, вспомнил и о далеком «безлюдном» острове Святой Елены, где угас Наполеон. А заодно и о более, конечно, заселенном острове Эльбе: ведь исполнилось ровно 10 лет со дня дерзкого побега Бонапарта и попытки его реванша.

Пора, однако, вернуться в Италию, на остров Эльбу, с которого начался наш рассказ. Здесь, как на Корсике, Бонапарта и в наши дни почитают своим знаменитым земляком.

Национальный центр наполеоновских исследований Италии недавно подготовил на Эльбе выставки во дворцах, отведенных великому полководцу: в бывшей зимней резиденции «Мулини» (в административном центре острова Порто-Феррайо) и на Вилле Сан-Мартино, некогда принадлежавшей семейству уральских промышленников Демидовых[916].