«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Но Пушкин был совершенно прав, называя Рагузинского «бывшим товарищем» Ибрагима – они одновременно проходили обучение во Франции. Ефим Рагузинский тоже сделал военную карьеру и дослужился до чина генерал-поручика.

Жизненный путь А.П. Ганнибала и обоих Рагузинских неоднократно пересекался. Абрам Петрович встретился, например, с Саввой Лукичом в Сибири, куда арап был послан «измерять китайскую стену», а граф Иллирийский – с дипломатической миссией в Китай[395].

В «Истории Петра» Пушкин двенадцать раз упоминает Рагузинского, рассказывает о его службе:

1711 год. «Тогда явился к Петру некто Савва Владиславлевич, родом рагузинец – он был в Константинополе агентом Толстова; Петр принял его милостиво; Рагузинский (так он стал называться) советовал сослаться с черногорцами и прочими славянскими племенами – Петр и отправил им грамоту, приглашая их на оттоманов» (Х,158).

1717 год. «6-го июня ст. ст. Петр отправил в Италию рагузинца, Владиславлевича, дав ему вместо паспорта грамоту, в коей именовал его графом Иллирийским» (Х, 233) и так далее.

Один житейский диалог в романе о царском арапе знакомит читателя с целой плеядой современников Ибрагима – знатных женихов при петровском дворе.

«Тихий кабинет»

Кабинет – комната для уединенных письменных занятий.

Вл. Даль. Толковый словарь…

Описание Франции начала XVIII века в первой главе «Арапа Петра Великого» удивительно емко и исторически точно. В нем содержится много перекличек с современной Пушкину русской действительностью, ряд литературных реминисценций и параллелей. О французских главах «Арапа…» можно сказать словами самого Пушкина, охарактеризовавшего два последних тома карамзинской истории: «Это злободневно, как свежая газета».

Одно из проявлений новизны нравов французского общества Пушкин, между прочим, видит в том, что «литература, ученость и философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого света угождать моде, управляя ее мнениями» (VIII, 4).

«Ученый кабинет» возникает и во второй главе романа, где картина «преобразованной России» противопоставляется описанию разложения и упадка Франции. Ибрагим видит Петра «…посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого» (VIII, 13).

«Тихий кабинет» литературы, учености и философии. В этом определении, для Пушкина важном и значимом, много оттенков. Присутствуют в нем и отзвуки литературной полемики пушкинской поры. Полемики, в которой возникают образы Франции эпохи Вольтера. Точка отсчета, как это часто бывает у Пушкина, – Карамзин. «Укроемся от вьюг и метелей – укроемся в тихом кабинете своем!..» Это из вступления к романтической повести «Остров Борнгольм» (1794 год)[396].

Пушкин, отталкиваясь от формулы Карамзина, защищает право и обязанность писателя в уединении с музами обдумывать смысл настоящего и прошлого, творить. «Гнедич в тишине кабинета совершает свой подвиг», – утверждал Пушкин, отвечая на критическую статью Бестужева-Марлинского (XIII, 178).

В этих словах таилось немало личного. Пушкин мучительно переживал свое подневольное положение при дворе, обязывающие милости нового царя, отвергнуть которые он не мог. Мечта об уединенном кабинете у Пушкина – это мечта о независимости, о свободе творчества.

Пушкин, унаследовавший карамзинское предназначение «историографа российского», опубликовал в альманахе «Северные цветы» за 1828 год свои «Отрывки из писем, мысли и замечания» (написано в 1827 году, одновременно с «Арапом…»). Там есть и строки о Карамзине, который за два года до того ушел из жизни: «…почти никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых двенадцать лет жизни безмолвным и неутомимым трудам».

И среди этих заметок – вдруг как крик о безысходности своего собственного положения: «Многие забывали, что Карамзин печатал свою историю в России, в государстве самодержавном, что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Повторяю, что История Государства Российского есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека» (XI, 57).

И еще есть у Пушкина одно признание – очень личное, «автобиографическое». Оно в другом неоконченном прозаическом произведении – «Романе в письмах» (1829 г.): «Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-летнему камер-юнкеру. Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет» (VIII, 52). Здесь и намек на «неподобающее летам» придворное звание, и тоска по трудам в уединении деревенского кабинета. Мечте этой, увы, не было суждено осуществиться.

Отражая в своем романе перипетии далекой Франции XVIII века, Пушкин мысленно оценивал состояние русской литературы последекабрьского периода, ее положение в обществе.