«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Осталось назвать пятого – также бывшего – денщика, упомянутого в романе: мы видим его уже сенатором, оспаривающим самого царя (VIII, 13). Это – Бутурлин! Его имя тоже на «священных страницах наших летописей». Граф и фельдмаршал А.Б.Бутурлин, как и Ганнибал, был в молодости денщиком Петра I. Больше того, их пути пересекались и в дальнейшем, и Бутурлин, судя по документам, старой дружбы не забывал. Тому свидетельство, например, его письмо к обер-камергеру графу И.И. Шувалову, фавориту императрицы Елизаветы (конец 1750-х годов):

«Милостивый государь мой.

Старая дружба и справедливые требования А.П.Ганнибала заставили меня с прилежною моею просьбою трудить В.П., дабы великодушно вступились и милость свою к нему оказали, за что он и я останусь с вечным благодарением.

Вашего превосходительства покорный слуга А. Бутурлин»[427].

Так краткая фактическая справка, данная однажды Пушкиным в примечании к полемической статье («У Петра I не было камердинеров, прислуживали ему денщики»), оказалась в тесной связи с «густонаселенным» художественным миром романа о царском арапе.

Пушкин, знаток европейской культуры, помнил примеры, когда и из камердинеров выходили «в люди». В одной из редакций его статьи «О ничтожестве литературы русской» говорится: «Некто у нас сказал, что французская словесность родилась в передней и дальше гостиной не доходила <…> Это не мнение, но истина историческая, буквально выраженная: Марат – отец новой французской поэзии был камердинером Франциска первого (Valet de chambe), Мольер – камердинером Людовика XIV!» (XI, 503). Написано это в 1834 году, но в окончательный текст статьи не вошло: может быть потому, что сам поэт получил незадолго до этого унизительное назначение – нет, не в камердинеры, но в камер-юнкеры…

Ю.Тынянов, кажется, первым разгадал суть проблемы: «То, что Ганнибал был «не нашей породы», что он был и камердинер и наперсник, и русский дворянин из африканских князьков – для среднего представления николаевского времени о дворянстве, – ставит его в первый ряд предков. Тут все пригодилось – спор Пушкина с Булгариным об Аврааме Петровиче Ганнибале был делом кровного, жизненного значения для обоих; спор о том, был ли он денщиком или камердинером Петра, не должен быть забыт среди последних счетов, сведенных дуэлью и смертью»[428].

Тогда же, в 1834 году, в «Путешествии из Москвы в Петербург» (в главе «Этикет») Пушкин обронил: «Мы всякий день подписываемся покорнейшими слугами, и кажется, никто из этого не заключал, чтобы мы просились в камердинеры» (XI, 265).

…Тема петровских денщиков вновь возникнет под пушкинским пером в «Истории Петра». В 1699 году, записывает Пушкин, «примером своим (и указами?) уменьшил он число холопей. Он являлся на улице с одним или тремя денщиками, скачущими за ним» (X, 43).

Кажется, далеко раздается цокот их копыт. Вослед грозному – Медному – всаднику петровские денщики продолжают свою скачку по страницам пушкинских рукописей.

«Вослед Бовы иль Еруслана»

Заправлять арапа (груб. прост.) – рассказывать небылицы, привирать…

Словарь русского языка, т. I. М., 1981, с. 43

История царского арапа настолько фантастична и чудесна, что напоминает сказку – так кажется не только нам, сегодняшним читателям, так казалось и современникам Ганнибала.

Взгляд этот нашел отражение на страницах романа. Боярин Ржевский рассказывает о будущем зяте: « – Он роду не простого, – сказал Гаврила Афанасьевич, – он сын арапского салтана. Басурмане взяли его в плен и продали в Цареграде, а наш посланник выручил и подарил его царю. Старший брат арапа приезжал в Россию с знатным выкупом и…

– Батюшка, Гаврила Афанасьевич, – перервала старушка, – слыхали мы сказку про Бову-королевича да Еруслана Лазаревича. Расскажи-тко нам лучше, как отвечал ты государю на его сватание» (VIII, 25).

Пушкин на протяжении всей жизни много раз обращался к сказке о Бове-королевиче[429]. Первая попытка написать поэму «Бова» относится еще к лицейскому времени (1814 год). В 1822 году Пушкин записывает три плана сказочной поэмы про Бову, перечень действующих лиц и наброски начала поэмы, где на пир к царю Зензевею, под «народны клики»

Съезжаются могучие цари,
Царевичи, князья, богатыри… (V, 156)

Последнее обращение Пушкина к сюжету о Бове датируется 1834 годом: на листке с планом «Капитанской дочки» набросан и новый план сказки о Бове, опять перечень ее главных героев и две строки:

Красным девицам в забаву,
Добрым молодцам на славу. (XVII, 32)

Пожалуй, такой же устойчивый интерес – протяженностью в жизнь – наблюдается у Пушкина разве что в отношении истории его черного прадеда.