«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

За ним вослед неслись толпой
Сии птенцы гнезда Петрова —
В пременах жребия земного,
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны:
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный,
Полудержавный властелин[435]

(V, 57).

Профессор Н.В.Измайлов обратил внимание на подбор этих имен, не вполне совпадающий с источниками. Пушкин был озабочен тем, чтобы из лиц, реально участвовавших в Полтавском бою, включить в свиту Петра тех исторических деятелей, совокупность имен которых отображала бы реальную расстановку сил вверху русского общества петровского времени[436].

«Удачно найденный еще в «Арапе Петра Великого» прием этот, – отмечено в другом исследовании, – и в «Полтаве» расширяет картину эпохи»[437].

Интересные объяснения двум другим «хронологическим коллизиям» пушкинского романа дал историк В.С. Листов в болдинской статье, специально посвященной этой теме[438]. «Уличать поэта – а тем более Пушкина – в разного рода хронологических или топографических несообразностях есть занятие неплодотворное и само по себе вряд ли нужное, – предупреждает ученый. – Вольное творческое воображение художника, обращенное к материалу прошлого, мало стесняется узкими рамками сведений, почерпнутых из источников. Несовпадения пушкинского текста с установленными фактами прошлого важны не сами по себе, но как свидетельства сложной творческой истории произведений поэта. Понятно: обращаясь к событиям прошлых эпох, Пушкин использует не только источники и исследования. Его собственный личный опыт несомненно «растворен» в тех красках, которыми пишется историческая картина»[439].

Коллизия первая. Петр представляет вернувшегося из Парижа арапа своей дочери, будущей императрице Елизавете Петровне (в конце второй главы романа): «Две юные красавицы, высокие, стройные, свежие как розы <…> почтительно приближились к Петру. «Лиза, – сказал он одной из них, – помнишь ли ты маленького арапа, который для тебя крал у меня яблоки в Ораньенбауме? вот он: представляю тебе его». Великая княжна засмеялась и покраснела» (VIII, 11).

В.С. Листов доказывает, что строго исторически вся эта сцена невероятна. Во-первых, из-за разницы в возрасте Елизаветы и Ибрагима: дочь Петра не может помнить «маленького арапа», который старше ее на тринадцать лет! Во-вторых, невозможен и сам факт кражи яблок в Ораниенбауме – яблоневые сады там еще не плодоносили в детские годы Елизаветы. Источники сцены, по мнению исследователя, следует искать в биографии автора романа.

В воспоминаниях И.И. Пущина есть известный эпизод из лицейской жизни. Пушкин-мальчик влюблен в Наташу, горничную фрейлины Волконской. Однажды в темном коридоре он принимает за Наташу старую фрейлину и по ошибке ее целует. О скандале докладывают Александру I. Пущин передает разговор царя с директором лицея Энгельгартом: «Что же это будет? – говорит царь. – Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, не только бьют сторожей садовника <…> но теперь уже не дают проходу фрейлинам…»

«По-видимому, отсвет какого-то лицейского происшествия падает на страницы романа о царском арапе, – остроумно предполагает В.С. Листов. – Дева, краденые яблоки, государь – все это равно присутствует и в мемуарах, и в исторической прозе. Можно заметить, как Петр Великий и Александр I, разделенные столетием русской истории, пользуются в разговоре сходной смысловой конструкцией: «крал у меня яблоки», «снимают мои яблоки».

Почему Елизавета «засмеялась и покраснела», когда отец ее упомянул о краже яблок? Не вспомнила ли она что-нибудь вроде невинного поцелуя в темном коридоре?

Этой «перекличкой» эпизодов Пушкин в какой-то мере отождествляет себя с Ибрагимом. А намекая на роман – хотя бы и детский – между будущей императрицей и арапом, он возносит своего предка на головокружительную историческую высоту, как бы подготавливая реплику боярина Ржевского об Ибрагиме: «Он роду не простого <…>, он сын арапского салтана» (VIII, 25)[440].

Коллизия вторая. Она имеет (в отличие от предыдущей) более длительную историю в пушкиноведении. Речь идет о четвертой главе романа, известной под названием «Обед у русского боярина». Там сказано: «В старинной зале накрывали длинный стол» (VIII, 19). С.А. Ауслендер в своем комментарии отнес эту фразу к числу «некоторых исторических обмолвок» Пушкина («какие же старинные залы в Петербурге в 1723 году?»), которые тем не менее «не могут ни на минуту ослабить гениальной верности и полноты исторической картины, переданной в этих тонких миниатюрах семи коротеньких глав неоконченного романа»[441].