Берег мертвых незабудок

А ведь Ганнас, простиравшийся впереди, был совсем беззащитен. Ганнас ждал врагов, как мог бы ждать защитников; все береговые крепости встречали темных поднятыми флагами и приветственным огнем в небо. Ганнас мог бы, если бы Эльтудинн пожелал, если бы приложил совсем немного усилий, покориться ему. Он сделал бы все, что задумано: уравнял богов, примирил людей, почтил память последнего из рода Крапивы и занял его место почти по праву, взяв себе и его титул, и его нежную юную жену, Королевскую Незабудку, тоже последнюю из рода…

Нет.

Ему не нужен Ганнас, не нужна власть здесь и не нужна даже память о светлом прошлом. Ему не нужно ничего. Он лишь вернет тело. Отмолит – как прежде других – в стенах Нового храма. Погребет в самой дальней соляной гробнице, куда не долетают ветра, и не позволит открыть мертвые глаза, один из которых все равно слеп. А потом его больше никто никогда здесь не встретит. И он точно знал: он уйдет не один, ведь не зря столько времени его адмиралы учились преодолевать по морю большие расстояния и уничтожать чудовищ. Все разбитые и разочарованные пойдут за ним. Сгинут. Или найдут новый дом.

С берега затрубили в горн. И Эльтудинн опять смежил отяжелевшие веки.

* * *

Элеорд видел чудовище во плоти, но думал о чудовищах в голове.

Трудно было идти и держать спину; он то и дело поскальзывался на голубой мозаике, а в мыслях по-прежнему говорил с Идо – нет, кричал, пытался докричаться, но не слышал ответов.

«Я тебя ненавижу».

«Я… тебя…»

Чудовище во плоти приближалось – точнее, Элеорд приближался к нему, а чудовище стояло, повернувшись широкой спиной.

Волосы были мокрые, руки опущены, плащ порван. Чудовище глядело на картину, висящую против входа.

– Как она называется? – не оборачиваясь, хрипло проговорило чудовище.

– «Воедино», – так же глухо отозвался Элеорд. – Мой подарок королю.

– Очень… красивая.

Чудовище ли?

Так Элеорд мысленно – несправедливо, как позже осознал, – прозвал Эльтудинна в первую встречу. Тогда их – мастера, нанятого для росписи Первого храма, и будущего верховного жреца – решили познакомить. Эльтудинн только вышел из леса после очередного ритуала: в волосах запутались листья и сучья, ладони и лицо были в крови; глаза пылали. Видимо, он пребывал не в духе: позже Элеорд ни разу не видел его таким; с «поганых мест» жрец возвращался так, будто праздно гулял, а не резал животным глотки. В храме Эльтудинн и вовсе блистал, ведь невзрачные хламиды темных граф повелел заменить на богатые плащи. Жрец Вудэна в черно-золотом наряде затмевал многих светлых служителей: был высок, хорошо сложен, устрашающе величествен. Элеорд пару раз небрежно, украдкой ловил углем его облик, но – удивительная, не свойственная ему робость – так и не решился сказать напрямую: «Я хочу написать ваш портрет». А потом Эльтудинн уехал.

Он стал еще величественнее: кровавый плащ, длинные тяжелые волосы и светящаяся в них седина. Элеорд вспомнил вдруг: нуц обычно не седеют, так и умирают черными как угольки и лишь тогда начинают блекнуть. И только единицы…

Но, точно по незримому щелчку, он опять вспомнил Идо. И ему стало все равно.

– Зачем вы позвали меня, – со стороны услышал он себя, – госпо… ваше…

Он так и не выбрал подобающее обращение. Он даже не понимал, как относиться к происходящему, хотя по пути в замок услышал многое и не раз захлебнулся в штормах чужих чувств. Кто-то боялся. Кто-то злился. Кто-то торжествовал. Точно в Ганнасе уже знали одно: корабли в порту. Темные корабли, на которых темный же король спас остатки светлого воинства от чудовищ. Он же привез тело врага, а «право трупа» в древние времена в междоусобицах приравнивалось к «праву победы». Тот, кто привозит в королевский дворец тело прежнего короля, может стать новым. Брат, убивший брата, всегда показывал толпе его труп, а затем занимал трон. Эльтудинн прибыл не убийцей, но спасителем. Пощадил врагов. Это могло значить еще больше. Но…

– Я не ваш король, – явственно сказал Эльтудинн и наконец развернулся. – Не зовите меня так.

Глаза его едва тлели. Элеорд знал: ему чуть больше тридцати, но тридцать приливов нуц – не то, что тридцать приливов кхари. Наверное, бой и путь дались ему нелегко. И не легче ему было находиться в замке, где все дышало кем-то другим, в то время как этот кто-то уже не дышал.

– Король Вальин… – осторожно начал Элеорд и снова, проклятье, вспомнил Идо. Голос треснул, как бракованная ваза при обжиге. – Боги… боги, господин! Скажите, ну почему же молодые сейчас так несчастливы?

В лице Эльтудинна ничего не дрогнуло.

– Кто-то сделал нас такими. А впрочем, разве кто-то постарше сейчас счастлив?

Элеорд отвернулся. Утром он еще сумел бы сказать: «Я. Хоть иногда».

– Так зачем я здесь? – тихо спросил он. – Зачем здесь вы?