Берег мертвых незабудок

Идо вдруг почувствовал: несмотря на озноб, кровь приливает к лицу. Он беспомощно растер плечо, хотел пролепетать: «Я не совсем понимаю…», но не посмел. Он ведь понимал. Где-то в самой глубине сердца он все-таки понимал.

– Идо, ты правда талантлив, – тише, мягче продолжил Мастер. Он словно сам испугался своей вспышки. – Ты гений для меня, и если бы смотрел внимательнее, то знал бы, что ты гений для многих.

Для короля. Для его баронов. Для самых простых рыночных торговцев, парочка из которых помнит твоих лисиц. Но… – он помедлил, слабо улыбнулся, – похоже, ты никогда не станешь гением в собственных глазах. И никогда не превзойдешь меня. Я тебя обманул.

Это Идо знал и сам – и кивнул, пробормотав: «Да где мне?», но тут Мастер опять сделал странное – щелкнул его по носу, пробормотав: «Потому что во втором нет смысла, а для первого в тебе слишком много гордыни». Это было так неожиданно, что Идо ойкнул и… робко усмехнулся помимо воли. А Мастер заговорил вновь:

– Это иллюзия юных – восхищенно гнаться за чьим-то талантом и мерить им свой труд. Вечный бег на край света, которого нет. Вечные попытки примерить чужую шкуру. Идо… – Мастер вздохнул и стал массировать свою руку, – делая одно и то же, мы видим совершенство по-разному. Можно достичь мастерства, измеряемого соотношением канонов и новизны. Можно найти свой голос в море голосов. Так посредственность превращается в мастера, рисовальщик в художника, бумагомаратель в писателя. Это преодолевает большинство. Но дальше…

– Элеорд, – умоляюще позвал Идо. Ему вдруг стало страшно. Мастер строго покачал головой и закончил:

– Дальше начинается самое чудовищное испытание для любого, кто создает что-то ради других. Дальше нужно научиться принимать чужую любовь и благодарность. Не только принимать, но и верить. Класть на свои весы, а не откидывать в сторону.

Идо опустил глаза. Наконец он понял, к чему Мастер ведет, окончательно. И понял, что то самое «испытание» он не прошел. Да даже и не пытался.

– Когда тебя и то, что ты делаешь, беззаветно любят с самого начала, намного проще. – Кажется, Мастер опять смотрел на море. – Когда тебе приходится искать и выгрызать эту любовь, ты можешь попасть в ловушку. Начать сравнивать себя с другими. Начать обещать себе: «Я стану таким, как он или она, и вот тогда у меня будет много любви, и сам я тоже наконец получу право себя любить…»

Идо сжал кулаки. Мастер снова тронул его за плечо, в этот раз совсем мягко.

– И вот ты бежишь, бежишь за кем-то… и все больше ненавидишь себя за то, что не можешь догнать. Не понимаешь, что это нормально, не понимаешь, что вы разные и вообще-то должны не играть в салки, а держаться за руки. Но главное, тебе становится все равно, кто там чем восхищается в тебе. – Лицо Мастера ожесточилось. – Плевать на короля, ведь он не пишет картин. Плевать на народ, ведь он необразован. Ты либо обесцениваешь эту любовь, либо не веришь. – Идо болезненно вздрогнул. – Это гордыня, мой светлый. А ведь ради этого все и затевалось, мне кажется. Ну… сама эта способность творить. Боги дали нам ее, чтобы мы приносили радость друг другу, а не только самим себе.

– Мастер… – Идо и сам понял, что это не оклик, а полный боли стон: «Хватит». Змея в груди свернулась клубком и начала превращаться в ледяное изваяние, голова закружилась, в глазах защипало. – Элеорд…

– Я люблю тебя и такого, – тихо, устало ответил Мастер. – Слепого и охваченного гордыней. Потому что я знаю: она никогда не помешает тебе нести свет. А будь ты безнадежен – оставил бы меня там, в руинах.

Идо не знал, что ответить, точнее, понимал: он… не вправе пока отвечать. Да и сил искать слова не было, дождь наконец продрал до костей.

– Я… обещаю, – только и выдохнул он и порывисто обнял Мастера, сразу почувствовав ответное объятие. Вдруг вспомнил: на первой картине, написанной вскоре после усыновления, была Лува – спускалась по небесной лестнице и касалась ладонью запрокинутого лица художника, который, казалось, был узнаваем, несмотря на лишнюю седину и нарушенные пропорции. Идо назвал ее «Вдохновение» и не говорил, кого изобразил. Понял ли Мастер? Идо не знал. Но работу, которая вскоре стала казаться Идо слабой, он после вернисажа вернул в дом и держал в своих покоях.

– Пожалуйста, – прошептал Элеорд, потрепав его по волосам. – Давай мы не будем ссориться, а ты не будешь себя грызть. Теперь совсем не до того.

– Простите… – пробормотав это, Идо уткнулся ему в грудь. – Прости за все. И я никогда не… я не забуду, что король до конца помнил о моих звездах.

До конца. Он услышал сдавленный, хриплый всхлип и пожалел, что упомянул Вальина. Покойного Вальина. Всхлип отдался в голове. Разбил ледяную змею в осколки. И пришлось крепко зажмуриться, чтобы самому сдержать слезы.