Берег ветров. Том 1

Сиг ходил вокруг своих нерестилищ в заливе, а длинные гряды морского ила, прибитые к берегу западными ветрами, ожидали людей, которые сгребут их в кучу. Большинство мужчин с ящиками для плотницких инструментов и матросскими вещевыми мешками, а также девушки с узлами, уезжавшие на летние заработки, уже возвратились на родной остров. Парусники фирмы «Хольман и Тиху» - «Эмилия», «Каугатома» и маленькая двухмачтовая «Гермина» - простирали к небу свои мачты на зимней стоянке в тихих водах, а «Анна-Елизавета» и еще два парусника такого же типа еще находились в дальнем плавании. Рабочих рук было в избытке, но сами работы велись теперь без прежнего размаха. Правда, и этой осенью 1905 года на берегу каугатомаского залива по-прежнему сгребали в кучи морской ил (зимой его трудно извлекать из-под снега и льда и перевозить санным путем на поля), да и сигам не пришлось справлять свои свадьбы без непрошеных гостей, - стихийный ритм природы поневоле увлекает за собой и человека, - и все же работа не спорилась, как прежде. Руки людей делали привычные движения, но мысли были заняты другим. Многие из вернувшихся на Сааремаа мужчин памятным вечером 16 октября были на таллинском «Новом рынке» под разящим огнем солдатских винтовок, почти все каугатомаские плотники принимали участие в похоронах 20 октября и побывали на многих митингах и собраниях, организованных таллинскими рабочими в первые недели после оглашения манифеста. Этим летом и осенью они увидели и услышали в Таллине, быть может, больше, чем за всю свою прежнюю жизнь, - но все же их тянуло домой, и они вернулись на Сааремаа. На сей раз это была не только тоска по родному краю и желание пожить среди родных. Из газет и писем они знали, что произошло в Каугатома в их отсутствие. Городские рабочие боролись против царя и фабрикантов, но их мужицкий прямой враг, исконный враг их отцов и дедов (о нем говорила память народа и летописи истории) сидел еще в своем логове. Правда, еще позавчера мужики, остававшиеся дома и вернувшиеся из Таллина, снова сводили счеты с Ренненкампфом, вытащили старого барона с сыном из их логовища, а ватлаский Нолькен и тагараннаский Штернберг, говорят, со страху задали стрекача. Но до победы было еще далеко. Делегаты безземельных крестьян - старый мастер Михкель и рихвамяэский Таави, посланные от Каугатомаской волости в город на совещание, по наущению помещиков были там арестованы вместе с делегатами других волостей и по приказу уездного начальника брошены в тюрьму. Жители побережья в отместку в порядке самосуда задержали рууснаского барона и его сына, судебное дело которых намеренно оттягивалось, и заперли их в кутузку при волостном правлении. Волостной писарь Саар от имени народа предложил молодому барону отправиться в город и выхлопотать у уездного начальника освобождение из тюрьмы делегатов безземельных крестьян. Только после возвращения Михкеля и Таави в волостное правление старый барон будет временно отпущен на свободу (кое-кто из мужиков все еще верил, что суд накажет барона за убийство кипуского Пеэтера и раннавяльяской Алмы). В пятницу вечером молодой барон был уже в городе, но Михкель и Таави не вернулись и к воскресенью. Правда, старый Ренненкампф, с посиневшим от злости и страха лицом, тоже продолжал сидеть в кутузке волостного правления. А дальше что? Пойти с голыми руками против городских помещиков, черносотенцев и царских жандармов? Уездный городишко, или просто город, как его называл народ, это ведь не Таллин с крупными предприятиями и большим количеством рабочих, на помощь и боевой опыт которых крестьяне могли бы надеяться. Заброшенный на берег зарастающего тростником залива убогий городишко, единственной гордостью которого были дачники, посещавшие его в количестве примерно тысячи человек в летние месяцы, в зимнюю пору находился в полной власти местных помещиков, кадакасаксов и царских чиновников. У каждого помещика имелся в городе свой дом: на протяжении веков, с самого своего основания город был постоянной зимней резиденцией и общей крепостью для земельного дворянства, таковой он фактически стал и во время событий 1905 года. Плохо организованные и почти безоружные каугатомасцы не могли раскусить этот орешек. Если бы отзвуки Таммерфорской конференции долетели до жителей Каугатома, они вместе с крестьянами соседних волостей по-другому взялись бы за дело. Теперь же их удары, порожденные больше многовековой ненавистью, нежели революционной сознательностью, сокрушали только то зло, что оказывалось тут же, под рукой.