Берега и волны

В Поти, понятное дело, ушёл в город. Что и как случилось — не знаю. К вечеру другого дня уходить нам, а его нет. Остались ждать. Думали, что пропал. На третий день, с утра, появился. Живой. Только это и можно было сказать о нём. Остальное — смотреть страшно: почти без одежды, весь битый и окровавленный, одна нога так опухла, что не только башмак надеть — брюки разрезать пришлось. Башмак на ноге, башмак в руке — сам живой, и то, слава богу. Сказал сразу: если через десять минут не уйдём — всех положат, по следу идут. Ушли. Катер вдогонку за нами вязался, да волна для него крутая была — вернулся. Такие времена были — криминал в каждом городе. Тяжело. Ничего не рассказывал — молчуном стал. Но домик на окраине, старенький, маленький, в кустах у самого аэродрома — ему, точно, от города дали. Документы, ключи — все законно. Криминал справедливый был и с властью строг.

После этого Миша механику бросил — стал смотрящим по грузу на судах наших ходить. Плохого о нём никто не сказал и никто не слышал. За это его уважали. В одном рейсе казус случился. Везли мы турчанку. Каюта отдельная. Кому кем приходилась пассажирка — тайной осталось. А казус-то в чём? В шторм попали. Такой шторм раз в десять лет бывает. Я думал — хана нам. Так бы и случилось, но, как говорили потом, очень турчанка молилась. Потому как послал её муж из Трабзона в Темрюк к какому-то знахарю слова непонятные от бесплодия выучить. Вот она этими словами — себя, нас и судно с грузом — всех! у бога-аллаха и вымолила. Однако не зря говорят: море большое, а мир маленький. Стало известно, что забеременела и родила благополучно от русских слов турецкая женщина. Муж-турок молебен справил или как там у них, мусульман, принято. Подарки в мечеть или хадж в Мекку? И никто на борту не знал, что все штормовые сутки, три или пять, был в каюте с турчанкой Петрович. Почему? А как ей одной справиться? Экипаж — судном занят. Так я ему и сказал: выручай, Миша! На море человек проявляется сразу: нужен или не нужен. Бывает, что и пассажир — козырь. Экипажу — работа, а турчанку довести живой — честь. Кого к ней послать? Справился — чёрт механический. Что говорил ей? Почему она ему на причале кланялась, когда в Трабзон пришли? Смотрящий. Уважали Петровича.

Третий раз по-другому было. Очень серьёзный заказ был: в первых числах марта побежали мы на Стамбул с экстренной миссией: закупить цветов живых — сколько взять сможем и к восьмому марта вернуться. Бомба! Цветы тогда в дефиците были, а к женскому празднику — в большой цене. Расчёт верный, денежный. Это все понимали. Загрузились товаром, по самое благодарю: спать негде — кругом цветы. А кто виноват или наколдовал — не знаю. Потом вспоминали-рядили, одного точно приметили — рыбачёк на причале сказал: в цветах — как могила!

Вышли в срок. Из Босфора высунулись, на Синоп подвернули и в такой шторм попали, что домой мы пришли только после 15-го марта. Цветы до прихода не выбрасывали — доказать чтобы наши расходы. Провонялись — как в морге. Вывели нас на причал всех — дали очередь за обрушенный бизнес. Оказалось — пугнули только. А хоронить пришлось нам заказчика — сам себя стрельнул: слишком долгов много было. Все цветы на могилу легли, а что не поместилось — пустили по морю за женский праздник и на помин души.

Мы, наконец, сели за стол, и портвейн «три семерки» был между нами третьим. За всех, кого потеряли и вспомнили. Жизнь — большая компания!

— Вино, капитан, имеет одну особенность: либо ты веселишься, и мир за тебя и вместе, либо все над тобою смеются… Я тут друга встречал, много лет не виделись, очень хотел ему Крым напомнить — молодость нашу под Севастополем. Купил несколько бутылок крымского вина, на этикетках — впереди и сзади — большими буквами: «Крымское… Инкерман… Массандра…», а дальше — меленьким шрифтом, не разобрать. Принёс домой, взял лупу: «из итальянских и французских виноматериалов… Московская область». Прочитал, отложил, жду гостя. Приехал и говорит мне сразу: «Там у меня в багажнике — три бутылочки крымских вин: портвейн, херес и мускат «Тавридия»… Хочу тебя порадовать! — Глянул я и улыбнулся — всё то же самое, что у меня стоит. Промолчал. Всё равно ведь приятно и праздник. Не вино к столу, а друзья за столом!

— Ты спрашиваешь, почему бандюк этот меня выбрал? Ведь вся жизнь — врозь. Только детство общее: казаки-разбойники, красные-белые, чехарда… Чехарду помнишь: одна команда — голову второго берёшь под мышку, второй — третьего… Стоим «гусеницей». А вторая команда — на наши спины, как птицы тяжёлые, прыгают. Они — давят сверху, а мы — держим. Не как «гусеница размякшая», а как мост, на своих ногах. Знаешь, я думаю, он меня не выбирал. Не из кого было выбирать ему. Он — поверил…