Берега и волны

— Это ты глупость сказал, Гром. Прости, что я прямо. Миша, душой своей, светлее всех нас. И говорит он все правильно — про матрёшку, про нашего хозяина-москвича из Лондона, про нашу возню червячную. Червяки. Гордимся, что трудяги-работяги, моремане из тумана. Трёпом и морскими байками от жизни закрыться хотим. А собственное за душой — где? Какие слова? А надо иногда и задуматься. Детство вспомнить. Тогда, после большой войны, все мы, мальчишки, девчонки в войнушку играли. И все «за наших» были. А теперь кто я? Где я? За кого? Жизнь изменилась, конечно. Я не сразу догадался, зачем Миша тебя к нам подселил, а теперь понял — хочет, чтобы ты рассказал о переменах в России. Сам не говорит, остерегается. Оказаться судьей мне не хочет. Деликатный, как вождь. Что — есть перемены? Большие? Тяжёлые для души моей, да? Подозреваю. А только, это мне сейчас и не важно. Я теперь солнце каждый день, как счастье, чувствую. Не будильник-рассвет к трудовым подвигам, а тепло на щеке. Словно это не солнце мне греет, а слеза течёт. Мне бы встретиться сейчас с моими пацанами-друганами и сказать просто: пацаны! Сыграем опять «за наших»?! Полста лет прошло после школы. Песня тогда была такая. «Летят перелётные птицы, а я остаюся с тобой…» Не слышал? Ты какого года, Гром?.. Молодой, наверное… «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна…»

Витя приходит в себя и поднимает голову:

— Вот и я! Доброе утро!

— Выспался? Молодец. Молодец, Витя, — капитан помахал рукой.

— Что снилось? — полюбопытствовал Гром.

— А на Новый год повесили на ёлке конфеты и мандарины. Я тогда первый раз мандарины попробовал, вкуснотище какая! А запах — до сих пор слышу. Я потом одной девушке, много лет спустя после этой елки с мандаринами, романс написал и пел.

— Ты — тралмастер — романсы сочинял?

— Я. А что удивлён так? В той стране — мы все талантами мерились. Я и сейчас помню! — Он простецки усмехнулся и запел:

Когда созреют грозди винограда,
Когда дни августа устанут от жары,
Расцветится листвой кусочек сада,
Как ломтик мандаринной кожуры.
Смешаются календари и годы,
Как в небе праздничном воздушные шары,
Пусть снег ложится в натюрморт природы
На ломтик мандаринной кожуры.
Я буду рад, когда мечты присядут,
Усталые от блеска мишуры,
Припомнить поцелуй в прохладе сада,
Как запах мандаринной кожуры.

— Как запах мандаринной кожуры. — Тралмастер вздохнул, и добавил с чувством, — ей очень этот романс нравился.

Гром улыбнулся:

— А ты, Витёк, нравился ей?

— Наверно, нравился. Только не нравилось, что я в море хожу. Надолго. Я, говорит она мне, долго ждать не смогу. Такая девочка.

— Это совсем ни о чём не говорит.

Все повернули головы: говорил новенький. Он бодро сидел в своей клетке и так говорил, будто всегда был рядом. А голос у него — совсем мальчишеский, чистый:

— Когда женщина любит, в ней такие чувства и силы бурлят, что мир меняется в её пользу. Как шторм на море бушует-бушует, а солнце придёт — всех помирит и успокоит: и ветер успокоит, и волну пригреет. Солнце — как счастье.

— Счастье — никого не обходит, но приходит незаметно и просто, как приходит солнце, — сказал капитан свою коронную фразу. — Потому что день — светлее вечности. И это не зависит от места — в океане ты или на берегу. В этом смысле, не морская профессия, а простые слова: друг, мама, любовь — это нерв нашей жизни. А верность слову — и есть возвращение. Трудное и незаметное. В этом — наши берега и волны…

Гром подхватил тему:

— Вот — морские слова, капитан! А ты кто, молодой?

— Я третий помощник с траулера «Альпинист». Меня с палубы смыло волной ночью, а я на рыбацкую плавающую сеть попал. Такую связку «куклой» рыбаки называют. Меня корейцы подобрали утром.

— Везунчик! Опять про сеть и опять везучий! Так ты настоящий моряк, молодой?!

— Нет. До настоящего мне далеко ещё. Но я стараюсь. А так я — поэт. Я море люблю и стихи. Меня шаман местный вчера в дом привёз ночью и сказал, чтобы я стихи читал до утра, не останавливаясь. Как молитву. Я читал. Там — за ширмой больная лежала. Плакала. Когда я читать начал — притихла. Руку мне гладила. Африканочка. Из-за занавесочки. Руку просунула — горячая, тонкая, пальцы дрожат и за меня цепляются, как за жизнь. Никогда я не думал, что пальцы могут быть такими понятными, как слова, и такими чувствительными. Мне кажется сейчас, когда вспоминаю, что мы пальцами с ней разговаривали. Она мне рассказывала о своих снах. О птицах, розовых и белых. О песке на берегу океана…