Берега. Роман о семействе Дюморье

– Знаешь, Кики, все твои первые талантливые рисунки для «Панча» и «Раз в неделю» были очень т-т-толковые, да я ничего другого и не ждал от такого т-т-талантливого парня; но этот рисунок – совсем из другого разряда, я г-г-готов признать его настоящим произведением искусства.

Кики был так потрясен, что поведал обо всем этом матери и Изобель в отдельном письме. «Если зрение и в дальнейшем меня не подведет, – писал он, – рано или поздно я стану великим художником. Я пока еще не совсем определился со своим стилем, но мне не хочется рисовать для „Панча“ так, как рисуют все. Я по природе не комедиант, ну и, конечно, подражать стилю Лича совершенно бессмысленно. Зато когда я найду свой, мне тоже никто не сможет подражать!»

В письме к Изобель он более подробно рассказал и о своих сердечных делах.

«Ты спрашиваешь о состоянии моих ветреных чувств, – пишет он. – Так вот, я обожаю Эмму, которая позировала мне для того самого клише, да вот только, знаешь, толку-то – pas le sou, hein?[94] – да еще и ее родня – куда тут?! Я все пытаюсь понять, нравлюсь ли я нашей милой недотроге. Она научилась ценить книги и музыку, которыми я восхищаюсь, и слушать, с каким презрением она рассуждает о тех, кто не наделен столь же утонченным вкусом (qu’elle n’a que depuis trois mois)[95], очень забавно.

А теперь догадайся – кто собирается приехать в Лондон, чтобы многообещающий юный племянник поводил ее по разным местам? Тетушка Джорджи! Не буду я, пожалуй что, представлять ее Эмме…»

Джорджи действительно заявилась в Лондон, хотя могла бы и повременить: муж ее в Милфорде совсем разболелся. Приехав, она тут же примчалась на Ньюмен-стрит, такая же миловидная, пушистая и игривая, как всегда. Кики устроил в ее честь прием, однако на его друзей она не произвела особого впечатления; хуже того – выглядела в их глазах ну вовсе провинциалкой, разнаряженной до нелепости, а когда они пошли ужинать, все извинялась, что у нее нет перчаток.

Джимми один раз глянул на нее и за весь вечер не сказал ей ни слова.

По счастью, Джорджи была слишком поглощена собой, чтобы заметить его высокомерие; она возомнила, что пользуется в богемных кругах succès fou[96], поглядывала на друзей Кики из-под длинных ресниц и болтала без умолку. Ее ужимки и нелепые позы, которые она принимала, смешили их просто до колик – о чем она, понятное дело, не догадывалась, – и потом ее передразнивали еще много недель. Кики, со свойственным ему великодушием, выбивался из сил, чтобы ее развлечь, однако, хотя он и чувствовал к ней своего рода родственную приязнь, ему делалось стыдно всякий раз, когда он вспоминал о своей детской влюбленности и о том, как шесть лет назад едва не потерял голову. Он ощутил явственное облегчение, когда отвез ее обратно в Милфорд к больному мужу и снова смог спокойно отужинать у Уайтвиков, не сводя глаз с Эмминого профиля на другом конце стола. Между супругами Уайтвик никогда не было согласия, и за столом они постоянно переругивались. Пожилому джентльмену стоило только открыть рот, как жена уже ему противоречила, однако Эмма, неизменно сохранявшая холодное спокойствие, обладала талантом миротворца и знала, как их помирить и восстановить нормальную атмосферу.