Берлинские заметки для ветреной Штази

ДЖЕННИ: Ну, мальчики, что вы будете? Ой, Лео, я обязательно возьму фуа гра! Франц, попробуй, это такааааая вещь! Как икра, только французское. А икру мы возьмем? А, Лео, милый, тебе надо ему вернуть деньги за вход. Я ему говорила, что ты никогда не опаздываешь, разве что у тебя кто-то умер, а он не захотел ждать на улице и заплатил. Беспокоился, что замерзну. Ну не душка? Но ты ему верни, ему нужно. А что сказали кинопродюсеры? Я знала, знала, что мне надо делать тюрбан, а ты – нет-нет, так непонятно, надо волосы показать. Я не слишком много улыбалась? А он говорит, я, когда улыбаюсь, прямо как лошадь. Вот злыдень, да? Между прочим, у меня такие зубы, что вообще ни одного кариеса, никогда!

И Моцарт продолжил.

ГЕРБЕРТ: Франц?

ФРАНЦ: Мм?

ГЕРБЕРТ: Ты хочешь о себе узнать что-то новое?

ФРАНЦ: Изнываю.

ГЕРБЕРТ: Милая Ирен…

ФРАНЦ: Ирен? Ай! Дженни, не смей марать мне штаны своими пинками!

ДЖЕННИ: Ну, какая я тебе Дженни? Ирен, Ирен Адамс, разве это так сложно запомнить? Лео, я ему каждый день говорю – Ирен, а он вцепился в это «Дженни». Наверное, оно ему просто понятней.

ФРАНЦ: Уж простите великодушно, баронесса, нас, черный люд. Боимся мы, глупые, святые имена трепать языками своими нечистыми… ну всё, всё, я не буду больше, Дж… Ирен, то есть, не хмурься. Ты восхитительна.

ДЖЕННИ: Да хватит уже.

ФРАНЦ: Нет, правда, великолепна.

ДЖЕННИ: А что это ты тогда на меня так пялишься?

ФРАНЦ: Мне хорошо просто очень.

ГЕРБЕРТ: Это ты о себе, брат, еще многого не знаешь.

ФРАНЦ: Да я и о тебе столько узнаю, господин Леопольд.

ГЕРБЕРТ: Вот это ты зря. Леопольд, между прочим, мое седьмое имя по крещению. А ты, ты вообще гастарбайтер из Чехословакии. Детство провел на печи, на речных пароходах угольщиком подрабатывал, почему-то по России побирался…

ФРАНЦ: Это вольный пересказ фройляйн моего пересказа Горького.

ГЕРБЕРТ: И вот, наконец, в поисках лучшей доли, добрался ты, горемыка, до Берлина.

ФРАНЦ: А что, крайне правдивый рассказ, иносказательный. Метафора на метафоре.

Дженни заказала всё.

Танцовщицы извивались на сцене, одетые больше светом, чем блёстками.

Одна была особенно хороша,

вязкость её движений

гипнотизировала.

ФРАНЦ: Значит, И тоскует?

ГЕРБЕРТ: Не смей! Этот номер у тебя не пройдет. Мне так удовольствие обломать, а самому к И смыться?

ФРАНЦ: Она всегда может пригласить друга.

ГЕРБЕРТ: Ты просто не понимаешь, как Ирен мне прожужжала уши этим несчастным гастарбайтером, которого необходимо куда-нибудь пристроить, потому что у него такая жизнь была тяжелая, а сам он хорошенький, прям… как там Ирен, точно – прям херувимчик.

ФРАНЦ: Херувимчик?! Они маленькие, жирные и ляхастые! Дженни, что во мне от херувимчика?

ДЖЕННИ: Глаза.

ФРАНЦ: Глаза? Герберт, у меня выпученные, заплывшие щеками глаза?! Да как ты мог польститься на такое описание? Я подозревал в тебе лучший вкус.

ГЕРБЕРТ: Нет, мне еще сообщали, что ты рисунок Брекера и скульптура Дали.

ФРАНЦ: Ну, знаешь, после херувимчика, и автомобиль Пикассо не страшно.

ГЕРБЕРТ: Нет, мне еще такое рассказали, после чего я как честный джентльмен просто не мог оставаться в стороне. Как, где, сколько раз за раз и главное – сантиметры.

ФРАНЦ: Что?!

ДЖЕННИ: Лео, душа моя, не ревнуй, это еще до тебя было. Я тебя тогда не знала. И пестрый хоровод жизни закружил меня в буйных страстях…

ГЕРБЕРТ: Ну да, мне сразу сказали, что это было из жалости.

ФРАНЦ: Из жалости?! Ко мне?! Дженни! Я тебя пальцем не тронул!

ДЖЕННИ: И, может быть, зря. Но я-то знаю, как было.

ФРАНЦ: Ты о каком «было» вообще? Я, наивный, полагал, что наши самые эротические переживания, это когда ты, налопавшись десертов, присылаемых мне Амалией, бессвязно нашептываешь мне на ухо бесконечные любовные похождения какой-то несуществующей нимфоманки, окрещенной Сиреной.

ДЖЕННИ: Бла-бла-бла, я уже вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

ФРАНЦ: Дженни, как было?! Я что был бессознательный труп?

ГЕРБЕРТ: О, нет, судя по первоисточнику, тот чех был очень даже живёхонек и, я бы сказал, акробатичен.

ДЖЕННИ: Мальчики, порядочные люди не обсуждают такое с дамами.

ГЕРБЕРТ: Франц, это Эриния. Оставь надежду…

ДЖЕННИ: Вот! Вот, видишь! А я ему говорила, что Эриния просто не может быть плохим словом, а он мне доказывал, что это чучело пучеглазое. Лео – барон, он знает лучше, смирись. Правда же, родной, что Эриния – это такая жгучая брюнетка, такая женщина-вамп… Что?

ФРАНЦ: О, Дженни-Сирена-Ирен Адамс, ты – сногсшибательна… Почему ты решила, что я – чех?

ДЖЕННИ: Ну, я так не решала, то есть… конечно… ну, ты же не из Берлина.

ГЕРБЕРТ: Да, действительно, он…

ФРАНЦ: Тшшть… не мешай моему биографу, а скажи мне, милая девочка, чем это я в Берлине после бурлачества-то на Волге занимаюсь?

ДЖЕННИ: После чего?

ГЕРБЕРТ: Ты зачем используешь такие сложные слова?

ДЖЕННИ: Да, Франц, кончай уже умничать.

ФРАНЦ: Милый ребенок, чем я занимаюсь в Берлине?

ДЖЕННИ: Ну, я что знаю? На стройке работаешь.

Герберт хохотал заразительно.

Так, что люди за соседними столиками оборачивались

и улыбались.

ГЕРБЕРТ: Ир… Ире… а как он… в кителе на стройку ходит, да?