Берлинский синдром

Думая о том, чтобы состариться вместе с Энди, она смиряется с ощущением счастья. Пока он смотрит телевизор, она разглядывает его профиль. Диктор говорит слишком быстро для Клэр, и она уже не пытается расшифровать слова. Вместо этого она смотрит на Энди и старается увидеть в нем того незнакомца, которым он пробыл так недолго. Вспоминает пожилую пару, которую однажды сфотографировала, — их нетвердые шаги навсегда запечатлелись на пленке.

Это произошло в конце зимы. Она сидела в одном из городских скверов Мельбурна. Солнце изредка проглядывало сквозь голые ветки, но почти совсем не грело. Его лучи падали на двух мужчин, готовивших клумбу для посадки: они расставляли саженцы в горшках так, чтобы цветы веером, словно велосипедные спицы, расходились от центрального фонтана. Закуривая сигарету, она с изумлением отметила, как хрустит клубящийся дым. Она не спала всю ночь, работала и сейчас чувствовала себя как в тумане, но день резко расставил все по своим местам. Если какой день и был назначен для предчувствий, то это был именно тот день. Утро выдалось ясным и ошеломляющим, и ясновидящие люди, наверное, видели вечность. Именно тогда она решила покинуть Мельбурн, чтобы посмотреть, что жизнь приготовила для нее за горизонтом.

Городские здания теснились за деревьями и выглядели так, словно их вырезали из картона, как часть декораций в спектакле, который игрался специально для нее. Из ротонды доносились голоса двух человек, репетировавших песню. Аккомпанирующая виолончель втягивала их голоса в этот день, отступая каждый раз, когда они доходили до конца припева и, сделав паузу, возвращались к началу.

Мимо прошла пожилая пара. Мужчина и женщина поддерживали друг друга, шаркая подошвами по песчаной дорожке. Их взгляды были устремлены к земле: они отмеряли каждый свой шаг, не обращая внимания ни на голые клумбы, ни на чахлые розовые кустики. На голове у мужчины была небрежно надета фетровая шляпа. «Лихо», как сказали бы женщины пятьдесят лет назад. В застегнутых на все пуговицы длинных твидовых пальто, пара, казалось, не замечала холода того дня.

Она подождала, когда они пройдут, а потом встала на дорожку и сфотографировала их, пока они, шаркая, удалялись от нее. Делая снимок этих стариков, она не особо-то и старалась, но когда позже проявляла пленку, то поняла, что эта фотография — лучшая из всех, что она делала за долгое время.

Жаль, что на стенах в квартире Энди нет настоящих семейных фотографий в рамочках, хранящих воспоминания на всю жизнь.

— Ты похож на своего отца? — спрашивает она его. Интересно, каким станет Энди, когда состарится.

— Пожалуй, да. — Он отрывает взгляд от телевизора. — Мы оба высокие.

— А на маму? Ты похож на нее?

— Нет. — С помощью пульта дистанционного управления он выключает телевизор. — Зачем тебе знать, на кого я похож? Я похож на самого себя. — Он тянется к ней, дергая ее к себе за руку.

Она устраивается поудобнее рядом с ним.

— У тебя есть их фотографии? — Ей хочется увидеть его сходство с кем-то другим. Он не отвечает. — Энди?

— Нет, никаких фотографий.

— У тебя хорошие отношения с родителями? — Она чувствует, как напрягается его тело.

— Достаточно хорошие. Иногда я вижусь с отцом. — Он отталкивает ее локтем и встает с дивана. — Есть хочешь? Могу что-нибудь приготовить.

Когда она слушает, как он хлопочет на кухне, аппетит покидает ее. Она так давно не видела своих родных — в нее вселяется тоска по дому.

Оставив Энди во второй раз, Клэр надеялась, что он последует за ней. Все утро она провела, фотографируя Дворец Республики, размеры которого казались карликовыми по сравнению с кранами, занятыми в его демонтаже. В здании сохранились покрытые бронзовым напылением стекла, но не было никаких признаков кегельбана, парламентских залов или впечатляющего вестибюля, украшенного тысячами безделушек, прозванных «лавкой древностей Эриха», как поведал ей путеводитель. Дворец значился последним в ее берлинском маршруте, но она еще не чувствовала себя готовой покинуть город. Пройдя по вчерашним следам, она снова оказалась в книжном магазине, где, протиснувшись мимо воскресных читателей, внимательно изучавших кулинарные книги, прямиком направилась к монографиям по искусству.

Он был там, склонился над той самой книгой о Климте, за которой она пришла. Его губы были сосредоточенно поджаты, а торчавший наружу ярлычок на рубашке манил к его взъерошенным волосам.