Берлинский синдром

Глядя на свои ноги, покрытые шрамами от порезов, она видит себя отвратительной, отталкивающей и, наконец, уродливой. Ничто из этого ей не свойственно, но она знает, что должна быть такой. Она смотрит на свои ноги и не может сказать уверенно, принадлежат ли они до сих пор ей.

Внутри разрастается паника. Теперь это чувство так хорошо знакомо ей: живот скручивает и переворачивает, во рту скапливается слюна. Зрительный фокус сужается, под мышками покалывает от пота. Она не должна быть здесь. Ей нужно выбраться отсюда. Но она не может выбраться, выхода нет. Значит, придется умереть. Она не может совершить самоубийство. Она не хочет умирать. Она беременна. Ей нельзя быть беременной. Она не хочет расставаться с Энди. Да что же это такое?! Что с ней не так?

— Да что со мной не так? — Она пробует произнести этот вопрос вслух. Он уплывает безответный.

Она прислоняется головой к стеклу. Пятью этажами ниже — земля. Да даже если и один этаж, и двадцать… Ей не выбраться отсюда.

— Мое место здесь.

Она хочет, чтобы кто-то возразил ей, но никто не возражает.

— Он не может жить без меня.

Ответа по-прежнему нет.

Она смотрит на бледные, испещренные шрамами ноги:

— Никто не опознает меня.

Она идет по коридору к входной двери, касается ее, поворачивается и возвращается к окну гостиной, касается его. Она повторяет этот маршрут снова и снова, будто плавает по кругу в бассейне. Чувствует, как слабеет, но именно этого она и добивается. Упасть, и пусть все исчезнет. Наконец она останавливается у входной двери. В сумраке неосвещенного коридора дверь расплывается в глазах белым пятном. Клэр дергает за ручку, и дверь открывается.

Держась за дверную ручку, Клэр смотрит на лестничную площадку. Сейф, как она и предполагала, стоит у стены. На площадке темно, и только тускло поблескивают ла-кированные перила. Она делает шаг из квартиры. Бетонный пол площадки холодный. Она не отпускает дверь. Это инстинкт: не дать двери захлопнуться, не оказаться запертой снаружи.

Когда она в последний раз пробовала открыть дверь? Она не может вспомнить. Вначале она проверяла дверь много раз в день. Когда Энди уходил, а потом пока весь день ждала его возвращения. Затем она оставила эти попытки — они казались тщетными. Но как она вообще могла допустить такую мысль, если сейчас дверь открыта? Она чувствует себя обманутой. Как давно он оставляет дверь незапертой на второй замок?

Ей надо уходить. Но уйти в таком виде нельзя. Она снова входит в квартиру, собираясь закрыть дверь за собой. Но она не доверяет двери, поэтому, подпирая ее ногой, дотягивается до сейфа и поднимает его. Она возвращается в квартиру и осторожно опускает сейф на порог, чтобы дверь не закрылась полностью. Надо торопиться: он скоро вернется домой.

Она бежит в спальню, вытаскивает из шкафа свой рюкзак Какой же он большой! Отставив его в сторону, она натягивает джинсы. Рядом с рюкзаком валяется ее обувь, она так давно не носила ее, что кажется, будто это вовсе и не ее обувь.

Время от времени она останавливается и смотрит на дверь, проверяя, что та по-прежнему приоткрыта. В гостиной она перекидывает сумку с фотоаппаратом через плечо. Потом снимает ее и снова кладет на стол. Пододвинув стул к стене с фотографиями, она забирается наверх и решительно отрывает один из снимков. За ним спрятан сложенный листок, который она роняет на пол. Это записка от матери Энди. Ей следовало передать ее Энди еще несколько дней назад. «Иногда приходится уезжать далеко, ради любви». Она перевела записку с помощью словаря Энди, слово за словом, стараясь понять намерения Ингрид. Ужасно, когда мать пишет такие слова сыну, но у нее не хватило духу передать записку. Хотелось уберечь его от боли, потому что она знала, что это в ее силах. Развернув листок, она оставляет его на полу, а снимок кладет в карман куртки. Телевизионная башня подмигивает ей. Скорее, скорее! Она хватает сумку с фотоаппаратом и бежит в прихожую.