Берлинский синдром

Не выпуская ее запястья, он направляется в кухню. Открывает ящик со столовыми приборами, достает ножницы. Между их лезвиями застрял рыжеватый волос.

— И что потом? Ты пошла в ванную?

Широкими шагами он идет по коридору, чувствуя, как она дергается у него за спиной.

— Энди! Энди, ладно. Я покажу тебе. Покажу!

Он вталкивает ее перед собой в ванную и включает свет. Он хочет видеть в точности, как она это сделала, хочет знать, что она делает, когда его нет дома.

— Покажи мне, как ты это сделала.

Он бросает ножницы в раковину. Ударившись о фаянсовую поверхность, они лязгают, затем затихают. Он видит волосы в раковине, несколько волосин прилипли к мылу. Те самые волосины, которым следует все еще быть у нее на голове.

Она берет ножницы. Свободной рукой приглаживает волосы вперед.

— Я всего лишь хотела чуть-чуть подстричь их, — оправдывается она дрожащим голосом. — Вот так я взяла ножницы и вот так подрезала волосы. — Она изображает, как ножницы пересекают лоб по прямой линии.

— Почему же ты не спросила меня, Клэр? Я бы сам подстриг тебя. Нельзя просто взять и все изменить. На все есть свои причины, уже давно пора бы это усвоить. И это касается не только твоей внешности.

Она не смотрит на него, опустив руку с ножницами:

— Это всего лишь волосы. Они снова отрастут. Это же такой пустяк!

Он делает шаг вперед и выхватывает у нее ножницы. Стоя позади нее, одной рукой он удерживает ее тело, заставляя ее смотреть в зеркало прямо перед собой. Он прижимается к ней всем телом, пропустив левую руку у нее под мышкой, он держит ее за подбородок. Он впитывает в себя их отражения, особенно их голов, которые находятся совсем близко друг к другу. Он доволен тем, что его тело больше, а она намного меньше его.

— Ты понимаешь, что ты стала совсем другой? Видишь, как все изменилось, когда я смотрю на тебя?

Он вглядывается в отражение ее широко раскрытых глаз. Их взгляд устремлен на его двигающиеся губы. Он смотрит на ее челку, на открывшийся лоб. Он никогда бы не подстриг ей челку таким образом: такая челка придает ей туповатый вид.

Он раскрывает ножницы и подносит их к ее лицу:

— Когда твои волосы отрастут до этой линии, я сам подстригу их тебе.

Ее тело напрягается под его рукой. Он выбирает у нее на лбу точку и с силой вдавливает ей в кожу острие ножниц.

— Энди!

Он тут же отнимает ножницы, и кожа медленно расправляется. Одним плавным движением он проводит лезвием ножниц по ее лбу. Из неглубокого пореза сочится кровь, и он с удивлением замечает, как легко прощупывается под ножницами кость ее лба. Бросив инструмент в раковину, он смотрит на ее отражение. По ее щекам катятся слезы, а кровь скапливается под кожей лба в одном месте. Он пристально смотрит на свое отражение. Он выглядит так же, как и сегодня утром, после того как почистил зубы.

Ее тело дрожит, и он притягивает ее к себе:

— Не плачь, Клэр. Только не плачь. Я лишь показал тебе, что существуют определенные правила. Без них никак. — Прижимая ее к себе, он водит пальцами по ее волосам. Она дрожит, похоже, слезы заканчиваются. Он отпускает ее, но хватает за руку: — Ничего не нужно менять. — Он целует ее в лоб, и ее кровь остается у него на губах. — Я люблю тебя такой, какая ты есть. Больше не поступай так с собой.

Нежно сжав ее руку, он выходит из ванной.

Так дальше продолжаться не может. Она поднимается с пола и тянется. Делает круговое движение плечами, сначала одним, потом другим. Движения получаются более плавными, когда она перекатывает плечи назад, а не вперед. Суставы хрустят и трутся. Интересно, это нормально или нет, но затем она решает, что это неважно. Нормально или нет, есть так как есть. Похоже, ее тело сжимается, хотя ему положено расти. Икроножные мышцы исчезли, и, когда она встает, колени дрожат. Она пытается встать на одну ногу и шатается.

Она не знает точно, сколько времени уже находится в этой квартире. Солнце светит ярче, чем раньше, и дожди идут реже. Но когда они все-таки идут, это настоящий ливень. Теперь она знает разницу между дождиком и ливнем. Между дождем и мокрым снегом. Небо часто бывает голубым — наверное, близится лето.

Она понимает, что это не так уж трудно выяснить по газетным датам, но она предпочитает не делать этого. Это ложь. Она намеренно сворачивает газеты так, чтобы даты были не видны. Она не хочет знать, прошла ли она уже полпути или все еще впереди. Если ей суждено остаться здесь навсегда, то никакой отметки половины пути не будет. Она поднимает одну руку над головой, потом другую.

Встает на цыпочки. Она может тянуться только несколько секунд, затем падает вперед. И делает еще одну попытку.

Раздается звонок в дверь. Она даже и не знала, что на двери есть звонок, но сразу же узнала его звук. Кто пришел навестить ее? Она опускает руки и подходит к проигрывателю, чтобы сделать музыку тише.

Снова раздается звонок в дверь. Она выключает музыку и ждет.

— Андреас? — С лестничной площадки доносится женский голос. — Андреас? Bist du da?[34]

Она тихо проходит в прихожую и останавливается у входной двери.

— Andreas, ich bin’s, Ingrid. Ich bin’s, Deine Mama [35].