Берлинский синдром

Он уже начал задумываться о жизни без Клэр. В такие моменты она так далеко от него, что ее физическое присутствие скорее приносит мучение, чем успокаивает. Конечно, он понимает, что ее следует отпустить, но его беспокоит, что будет дальше. Она все расскажет полиции, и он отправится в тюрьму. Вот как разрешится ситуация, и это единственное правильное решение. И хотя и трудно смириться с такой вероятностью, все-таки именно жизнь без Клэр беспокоит его больше, чем жизнь в тюрьме. Отправка писем, ожидание часов свиданий с посетителями — всего этого было бы недостаточно. Хотя и намного хуже, чем долгие дни, которые он проводит на работе, с нетерпением ожидая возвращения домой. Станет ли она навещать его? Но эту мысль он отбрасывает. Она любит его и обязательно будет приходить на свидания.

В ярком свете ванной комнаты он изучает в зеркале свое лицо. Темные круги под глазами, кожа кажется какой-то обвисшей, будто череп стал меньше. С каждым днем он все больше напоминает своего отца, неуклюжего и взволнованного, будто его постоянно застают врасплох. Он боится, что, вырвавшись из их маленького мирка, она забудет проявлять свою любовь. И у него, как и у отца, не останется ничего, кроме воспоминаний о лучших временах. Нет, он не может отпустить ее.

Он заслужил любовь Клэр, сделал все, чтобы это случилось. Возможно, именно в этом отец и допустил ошибку. Посчитал, что любовь возникает уже полностью сформированной. А когда его жена ушла, у него будто украли это чувство, и ничто не могло заполнить образовавшуюся пустоту. Энди уверен, если бы отец уделял их любви больше внимания, мать не ушла бы. Ничто нельзя принимать как должное.

Он выключает свет в ванной и возвращается в спальню. Забирается под одеяло и обнимает ее:

— Клэр?

Он знает, что она не спит, а только притворяется.

— Клэр?

Он целует ее в шею, проводит рукой по бедру.

— Ну что еще?

— Клэр, давай поговорим.

— Я сплю. — Она потягивается, будто хочет продемонстрировать свое сонное состояние.

— О чем ты думаешь?

— Я не думаю, я сплю.

— Клэр… — Он притягивает ее и, развернув, прижимает к себе.

Ее глаза медленно открываются, смотрят на него, закрываются.

— Ну, давай поговорим.

Теперь они не так много разговаривают, как раньше, и он беспокоится, что дело дойдет до полного молчания. Были ночи, когда они, казалось, не могли перестать трахаться, чтобы поговорить. Или перестать говорить, чтобы потрахаться. И вот они почти не занимаются ни тем, ни другим, и он снова спрашивает себя, настоящая ли она. Боится, что его втянули в какую-то сложную игру. Неужели она надоела ему?

— Ты не хочешь разговаривать со мной?

Она снова открывает глаза и смотрит на него с презрением:

— Да, Энди, я не хочу разговаривать с тобой. Я хочу спать.

Он чувствует, как внутри скручивается гнев, готовый выстрелить как пружина.

— Ну, ведь не всегда бывает так, как ты хочешь, верно? — Он придерживает ее за плечи, чтобы она не могла отползти.

В коридоре горит свет, и от него ее волосы кажутся красным ореолом вокруг лица. Он ждет, что она зарычит, как сказочный лев. Но она молчит, и ее глаза остаются открытыми. Ее тело напрягается, она становится более настойчивой, и ему все труднее удерживать ее в своих объятиях.

— Ладно, я проснулась. О чем ты хочешь поговорить, милый?

Милый. Он отпускает ее плечи, отворачивается и ищет. Ее рука пробирается к его груди, но натыкается на сложенные руки. И все на ощупь, как существо, привыкшее жить под землей.

— Энди, ну, что случилось?

Другая ее рука проскальзывает между его шеей и подушкой, пальцы поглаживают его по щеке. Ему хочется повернуться и поцеловать их, но он сдерживается.

— Мне снился снег, — говорит она. — И еще снеговик, которого мы слепили, когда я была совсем маленькой. Мы поднялись на вершину холма недалеко от нашего города, там снег лежал лишь местами — пятнами, а между ними виднелась трава, и, вероятно, на следующий день он растаял. Но мы собрали достаточно снега, и нам хватило на снеговика, а в моем сне он был даже больше меня.

Он представляет себе этого снеговика: с кривой улыбкой и животом до земли.

— А из чего были его глаза?

Она на мгновение замолкает, затем отвечает:

— Из эвкалиптовых орешков. А рот — из эвкалиптового листика. — Она крепко прижимается к нему. — Может, мы как-нибудь сходим погулять, когда выпадет снег?

Ее голос громко раздается в его ухе. Он согласен пойти гулять, когда выпадет снег. Согласен, чтобы все закончилось. Он устал от забот, устал от того, что время отказывается признавать само их существование. Ничто не изменилось и не стало лучше, все осталось по-прежнему, и он хотел бы не усугублять ситуацию еще больше, а свободно приходить и уходить, когда ему заблагорассудится.