Берлинский синдром

И тогда он рассказывает ей о своем детстве, говорит о снеге, каким видит его в воображении, а не о той серой, затоптанной слякоти, по которой пробирается зимой на работу. Рассказывает, как катался на санках с матерью. Она обхватывала его ногами, и он сидел будто в автомобильном кресле, а над его головой раздавался ее пронзительный голос, когда они съезжали с холма: «Быстрее, Андреас! Быстрее, как ветер!»

И он волновался, что не сможет ехать быстрее, но она, казалось, не возражала, и когда они добрались до конца спуска, она так смеялась, что свалилась с саней. И ее ноги, все еще обвитые вокруг него, увлекли его за собой в снег.

— Энди, ты, наверное, скучаешь по ней?

Голос Клэр успокаивает, и он не хочет разочаровывать ее.

— Конечно. — Но правда заключается в том, что он не скучает по ней. Нет смысла скучать, если не можешь вернуть.

— Сколько тебе было лет, когда она ушла?

Сначала он решает не отвечать и притвориться спящим. Вспоминает коробки, составленные в незанятой комнате в квартире отца. На коробках нет адреса, куда их можно было бы отправить. Вещи, которые были не нужны его матери, но с которыми отец не хочет расставаться. Он все еще не выбросил клочок бумаги, который дал ему отец, с ее телефоном и знаком плюс, указывающим на то, что номер международный. Он не звонил по этому номеру и не хочет знать, в какой стране она живет. Но сейчас уже почти лето. Скоро она приедет в Берлин, и он чувствует, как его мир опадает в себя. Он стал взрослым, но она осталась прежней, той самой мамой для его пятилетнего «я».

— Пять, — произносит он наконец.

— Ого! Совсем немного.

— Я уже рассказывал тебе.

— Когда?

— Помнишь, рассказывал, как ждал тогда в детском саду, — отвечает он.

— Это когда твоя мама уехала навестить бабушку?

— Да. — Удивительно, почему он не говорил об этом раньше? Все получилось так легко и теперь не кажется таким уж важным. — В тот день я видел ее в последний раз.

Он слышит, как она судорожно вздыхает.

— И она ни разу так и не приехала?

— Она поехала навестить свою бабушку и осталась там. — Он поворачивается к ней. И она не отрывает взгляда от его лица. — Она всегда хотела уехать из Восточной Германии. Отец говорит, что это был ее единственный шанс.

— Почему же она не взяла с собой тебя? Почему вы не уехали все вместе?

— Не могли. Ей дали визу для посещения Запада только при условии, что она оставит нас здесь, мужа и ребенка, это как страховка. Посчитали, что тогда она обязательно вернется. Мать воспользовалась Берлинской стеной как предлогом, чтобы никогда не возвращаться, а отец — как поводом, чтобы не следовать за ней.

— А твой отец знал? Они вместе придумали этот план? Энди никогда не задавал отцу этот вопрос: ответ был так же очевиден, как и коробки, составленные в незанятой комнате, ждущие, когда она вернется и распакует их.

— Мой отец просто жалок. Он взял и отпустил ее.

— Но он знал?

— Она оставила ему записку, что бабушка заболела и что она уезжает в Ганновер и вернется через несколько дней и чтобы он забрал меня из детского сада. Он не знал, что она никогда не вернется. Даже считал, что она может вернуться после того, как рухнула Стена. Больше от нее не было никаких новостей. И все же он ждал. И до сих пор ждет.

— До сих пор?

— Она приедет в Берлин.

— Когда?

— Скоро. — Энди отворачивается от Клэр и смотрит в потолок, пытаясь разглядеть в темноте, где горит свет. Считая в уме, он быстро-быстро моргает, не позволяя слезам покинуть глаза. — Я не собираюсь встречаться с ней.

Клэр ничего не говорит, а ему так надо, чтобы она что-нибудь сказала.

— Да я ее и не знаю. Она чужая. — Он поворачивается к Клэр и целует ее в нос. — В отличие от тебя. О тебе я знаю все.

Каждый день она придумывает что-нибудь новенькое, что покажет Энди, когда он вернется домой. Пытается отвлечь его внимание от себя, от своего меняющегося тела, оттянуть надвигающуюся катастрофу. Все началось с книг: она расставила их в соответствии с цветом корешков, в следующий раз определяющим критерием была высота.

Она оттачивает у стены стойку на руках. Занятие напоминает ей о школьных перерывах на обед, когда, заправив платья в панталоны, они кувыркались во дворе. Было так много свободы в том, чтобы находиться вверх ногами, и еще это было недоступно мальчишкам. Она опускает руки на пол и рывком поднимает ноги вверх, но первые несколько секунд ей не удается удержать ноги, и они опускаются на пол одна за другой. Поначалу она проделывала это упражнение очень осторожно — не привыкла забрасывать свое взрослое тело вверх ногами. Но теперь она просто опускает руки, закидывает ноги назад, позволяя им удариться о стену. В таком положении она чувствует, как к лицу приливает кровь и начинают дрожать руки. Касаясь головой стены, она выгибает спину и в конце концов, когда уже больше не может держаться, с глухим стуком опускает ноги на пол.