Беруны. Из Гощи гость

Пожаре замедлил ход, потому что здесь уже начиналась вседневная толчея, но, миновав

Фроловские ворота, еще шибче понесся по чисто убранным улицам Кремля к колокольне

Ивана Великого, к расположенной против нее Посольской избе2.

На площади у Ивановой колокольни было еще безлюдно в этот ранний час. Несколько

площадных подьячих с медными чернильницами у поясов и пучками перьев, торчавших из-

за пазухи, расположились на паперти и дули в оловянные кружки с дымящимся взваром.

Завидя знакомый возок, подьячие вскочили, содрали колпаки свои и стали кланяться

Афанасию Ивановичу, вышедшему из возка и поднявшемуся на крыльцо.

В Посольской избе и подьячие и дьяки все были в сборе. Люди сидели по повытьям3,

кому где указано было: золотописцы – у окон, ближе к свету, переводчики – около книг и

чертежей, толмачи4 разных языков на лавках в сенях ждали дьячего слова. Все это вскочило с

мест, как только высокий и сухой человек в надетой для случая непогоды епанче показался в

дверях.

Афанасий Иванович кивнул всем направо и налево и прошел в казёнку5. Здесь он вместе

со вторым дьяком, Иваном Тарасовичем Грамотиным, приблизился к божнице и стал

отвешивать в красный угол поклон за поклоном.

– Так, Иван Тарасович, – молвил наконец Власьев, перекрестившись в последний раз и

1 Злотый – польская серебряная монета.

2 В ведении Посольской избы (Посольского приказа) находились внешние сношения Московского государства.

3 По отделам.

4 В отличие от переводчиков, делавших письменные переводы, толмачи служили для переводов устных.

5 В старину – служебный кабинет главы государственного учреждения. В казенке хранилась казна денежная и

книжная, а также важнейшие дела.

снимая с себя епанчу, отороченную рысьим мехом. – Ехать мне непременно повелел великий

государь.

– О сю пору нелегка тебе будет путина, Афанасий Иванович, – откликнулся Грамотин,

усадивши Власьева на лавку у большого стола, а сам оставшись стоять подле. – Дай, боже,

дней погожих, а то – дожди, разнесет дороги, я чаю, и в Литве.

– Вот и указано ехать немешкотно, до дождей. В пятницу двинусь, богу помолясь. А ты,

Иван Тарасович, будешь в место мое начальным в Посольской избе. Указано так.

Иван Тарасович затоптался на коротеньких своих ножках, замаслились глазки его,

забегали по казенке, нарядно убранной, заморскими сукнами обитой. Стал он кланяться

Афанасию Ивановичу низко...

– Благодарствие великому государю за милость и тебе, Афанасий Иванович,

благодарствие за честь и ласку. Благодарствие...

– Садись, Иван Тарасович, – оборвал его Власьев. – Садись, потолкуем.

Он чуть кашлянул, прикрыв ладонью рот, и молвил, повернувшись к Грамотину,

присевшему рядом:

– Не впервые, Иван Тарасович, ехать мне с посольством. Сам знаешь, каких только трав

не топтал я, государево дело блюдя: и в Вене, и у датских немцев, и польскую породу до

конца знаю. Да, лихо-дело время нынче, толковать ли о том! Сдвинулась Русь, своротилась, с

места сошла. Перепадчиво наше время, смутно. Сюда и сюда тянутся руки, разлакомилась

иноземщина, заглядевшись на Русь, на светлейшую державу в сем подлунном мире.

Оберегать ее – на то поставлен и я, дьяк посольский думный, а в место мое – ты!

Афанасий Иванович встал, заложил руки за спину и прошелся по горнице раз и другой.

– Самое большое дело в нашем чине, – продолжал он, расхаживая по коврам, которыми

устлан был здесь пол, – начальное дело наше – государскую честь оберегать. От полноты

титула государева проистекает и власть государская на всех государствах русских по всей по

русской земле. Не давай, Иван Тарасович, государево титулование умалять ни литве, ни

шведу, ни иному кому.

Иван Тарасович сидел на краюшке лавки, провожая глазами Афанасия Ивановича, вместе

с ним поднимая голову вверх, когда думный дьяк, остановившись посреди горницы,

принимался разглядывать своды казенки, расписанные косматыми львами, рогатыми оленями

и змеем человекоголовым, обвившимся вокруг цветущего дерева.

– Береги тайную цифирь1, Иван Тарасович, ибо она, сам знаешь, есть ключ всему. Не

доверяй и государской печати ни брату, ни жене, ни даже родителю, давшему тебе жизнь.

Наблюдай без меня за повытьями – не спутали бы дел, не разроняли бы списков. Да и сидели

бы у дела прилежно и сколько указано: днем и ночью, двенадцать часов. Так. Еще о

площадных подьячих, что кормятся у нашей избы письмишком своим... Вся их братия – люди

шумные и задирчивые, на площади стоят, вопреки указам, не чинно. И коли кто станет шумен

и невежлив, будут кричать один другому в спор и браниться и укоризны чинить скаредные и

смехотворные или играть друг с дружкой, бороться, в кулачки биться в таком месте

благолепном – в Кремле-городе, у Ивана Святого, у государственной избы Посольской... И на

таковых за великое их воровство не только денежная пеня, а от площади им отказывать и

писать на площади не велеть. Чини так, по сему.