Беруны. Из Гощи гость

– Змеица?.. – спросил старичок, будто не он только что сопрягал эти два слова: «царица»

и «змеица». – Это так... Путь дальний, дни долги, так это я от маеты... слова и притчи...

Скажешь одно, прискажешь к нему другое, глядь – дорога легче и путь веселей. Так-то... Ты,

молодчик, тутошний, здешних посадов?

– Здешний, – ответил князь Иван.

– Скажи ты мне... Сказывали вот, змея они ноне убили семиглавого. Да я так смекаю:

вракают люди. Разве его убьешь?.. Хоть сабелькой, хоть пищалью, а он, змей-то, враз шмырк

в землю, да и выйдет хоть где, обернется хоть жуковицей, хоть человеком, хотя бы царем...

Ночью, – понизил голос старичок, – Федец, малый наш...

И, путаясь, перебивая сам себя всякими замысловатыми присказками, то и дело

покрикивая на притомившегося конька, рассказал он князю Ивану, как накануне, когда

завечерело, своротили они с дороги, распрягли лошадей, пожевали хлебушка с водой

студёной и залезли на ночь под возы.

Ночь проходила спокойно, не брехала собака, привязанная к возу, и стреноженные кони

паслись подле. Но на исходе ночи Федец Горлач, безбородый еще малый, проснулся от

топота, приближавшегося с московской стороны. Федец выглянул из-под воза и увидел в

таявшем сумраке каракового коня, бившего дорогу вызолоченными копытами, и ратника в

золотой ерихонке1 и белой епанче. Ратный человек словно боялся опоздать. Он скакал во всю

мочь, нахлестывая коня серебряной плетью, и летел, пронзая пространство и хватаясь

перешибленною рукою за разбитую голову. Он звонко гикал и отплевывался кровью. А Фе-

дец притаился под возом, дивуясь такому делу, но караковый конь как возник, так и пропал;

только под тяжелым его скоком долго, как медная, гудела земля.

– Он! – крикнул старичок, кончив рассказ. – Никто, как он... Царь – змей, царица –

змеица...

– Кто – он? – спросил князь Иван.

– Змей семиглавый, царь. Они его сабельками, а он под землю да на конь... Вот-ста дело

вышло как. А ты послушай еще: всем был угодлив, да никому не пригодлив; толсто пировал,

1 Ерихонка – шлем азиатского происхождения: остроконечная металлическая шапка с чешуйчатым затылком,

наушниками, козырьком и паносником.

да недолго гостевал...

Но князь Иван не слышал больше. «Статься может, и впрямь он!» – пронзило его, как

давеча у пана Феликса, с такой же силой. Или, может быть, это просто сон свой принял за явь

безумный парень под возом с горшками? Нет, нет!.. Не приснится такое: жеребец караковый,

вызолоченные копыта... и польская епанча... рука перешиблена – видно, в сече... Он!

Димитрий!

Снова бросился вперед князь Иван, не обернувшись к словоохотливому старичку,

который кричал ему вслед:

– Молодец, постой!.. Не дослушал ты!.. Экий ты дикий!..

Но князь Иван уже пропал за поворотом.

– Дурень – дурень и есть, – покачал головой старичок. Он подобрался к своей лошадке,

подсунул ей кулак под брюхо и снизу вверх угостил ее тумаком. И уже продолжал дальше,

как обычно, сам с собою:

– Думал так, ан вышло инак; как ни хитрил, а на то ж своротил.

ХLI. ОН!

Князь Иван прибежал на площадь, когда солнце уже садилось, разжегши в облаках

багровый костер. Часы с кремлевской башни слали вниз удар за ударом, и князь Иван,

проталкиваясь в толпе, стал по привычке считать, но сбился, потому что в голове у него

мололо: «Не сгибло!.. Не он!.. Извели другого!» И, как прежде, перед князем Иваном – целая

жизнь! Хватит ее на всё: и с Шуйским посчитаться и раба его Пятуньку лютой казнью

казнить. Но вот только здесь сначала, увидеть здесь, своими глазами взглянуть, допряма

дознаться.

И, стиснув кулаки, стал возить князь Иван локтями, вихлять всем телом, вертеться

вокруг себя. Красный с натуги, с прилипшей к спине рубахой и ободранными на кафтане

пуговицами, забрался он в самую гущу, остановился на миг, чтобы с новыми силами

двинуться дальше, голову вытянул и... увидел.

В грязи и помете лежал на столе обнаженный мертвец с засохшим струпом на месте

лица, наполовину прикрытого бархатной маской... Но кто ж это охнул вдруг подле – сам ли

князь Иван, или внутри у него подломилось что-то? И кто ответит князю Ивану допряма – он

или не он? Может быть, еще и не он, кто-нибудь другой, и впрямь подменный, а государь

спасся, спасся... Но рыжеватые букли на висках, но смугло-желтая на теле кожа!.. Князь Иван

наддал плечом, пискнула у него под рукой какая-то хилая бабенка, и он выбрался совсем

наперед.

Мертвец лежал, свесив со стола босые ноги, упираясь ими в другого, чернобородого, с

распоротым чревом. Петрак Басманов! Петр Федорыч! Но рыжекудрый, с маской на лице, с

дудкой на груди, лишенной вовсе волос? Так... И одна рука короче другой; вот и пятно, точно

от ожога, на правом богу. . Он! Димитрий Иванович... «Непобедимый цесарь»!

И князь Иван попятился, чуть не сплющив очутившуюся позади него бабенку. Заругалась