Беруны. Из Гощи гость

Но князь Иван, едва ступил туда, как отшатнулся, обратно к двери попятился: с уступа

печки глянул на него пустыми глазницами череп безносый на человеческом скелете.

– Ну тебя!.. – усмехнулся князь Иван тотчас, догадавшись, в чем дело. – Почудилось мне

– смерть: косу и ту разглядел с перепугу. Недаром о тебе слух: смерть-де ты, Аристотель

Александрыч, в доме своем держишь, за шкафом прячешь...

– Глюпы люди, – поморщился Аристотель. – Пфуй, мужики!

И он стал рассказывать князю Ивану, как однажды, в чумный 1603 год, приступила к его

воротам толпа, требуя, чтобы выдал он ей на расправу смерть... Но князь думал о другом.

Сидя на стуле у окошка, он прислушивался к гулу, плывшему над городом нескончаемой

пеленой, и считал пушечные выстрелы, которыми приветствовали там либо отпугивали

неведомо кого. Что-то сладковатое и противное временами подкатывало князю Ивану к горлу,

и все тело мутила легкая тошнота. Но умолк Аристотель, и князь Иван вскочил с места.

– Аристотель Александрыч, – положил он руки низенькому аптекарю на плечи, – я

пойду: надобно мне очень... Пусть у тебя она побудет. . Полечи ее своею наукою или как

сердце подскажет тебе... А я уж к вечеру забегу; а не к вечеру, так завтра... Надобно очень... И

коня у тебя кину... Добрый конь, охромел... Коли что, и коня полечи, прошу тебя...

– Карашо, карашо, – закивал головою аптекарь. – Придет работник мой Бантыш, коня

поставит. Карашо...

Князь Иван вышел на двор, оглядел себя на свету. Однорядка осталась в светлице

Аристотелевой, на той, на ней. И добро!.. А на князе Иване был один комнатный кафтан

неказист.

– Ну, и добро!.. – тряхнул головою князь, вытянул из-за пояса пистоль и упрятал под

полу в карман. А сабля?.. Ох ты!.. Он забыл ее, видно, на торжке, когда вместе с однорядкою

и саблю с себя содрал. Пистоль прихватил, а о сабле не подумал. – И добро!.. – повторил он.

– Чего уж!.. – Достал из кишени пистоль и принялся стволик из порохового рожка

заправлять.

А конь его стоял посреди Аристотелева двора, в удилах, под седлом. Осанистый, белый,

как пена, он сразу понурился, когда пошел к князю Ивану, прихрамывая на одну ногу. Князь

Иван вздохнул, увидев отцовского бахмата, выносившего еще старика не из одной беды, и

пошел к калитке, калитку сам отпер, кивнул Аристотелю, торопившемуся к воротам, и на

улицу вышел.

– «Cave canem», – прочитал он опять на дощечке, прикрывавшей хитро прилаженный

глазок. – «Cave canem». Так, так... – И, надвинув шапку на лоб, зашагал вдоль заборов и

плетней.

Гул все еще не умолк над Москвой. Пахло гарью; то там, то здесь стлался над деревьями

дым; то в одном месте, то в другом начиналась пальба. «Сказывали, не истинно-де

царствовал, вор», – вспомнил князь Иван конюховы слова, кинутые с кровли сегодня по

солнечном восходе. Сегодня?.. А кажется, так это было давно...

Князь Иван все шел, не оглядываясь, не останавливаясь и от дум своих не отрываясь.

«Шуйские царя Димитрия до смерти убили!» – точило его и гнело. – Шуйские! Так,

шубник...» И, мост перейдя, очутился он вскоре на Болвановке, в слободе, называемой

«Кузнецы».

Давненько не был здесь князь Иван: почитай что года два. Все собирался к пану Феликсу

о Париже с ним посоветоваться, да вот когда и собрался. «Так, Париж, – усмехнулся горько

князь Иван. – Генрик король...» И он стал пробираться дальше когда-то столь часто хоженною

дорогою, мимо коновязей и кузниц, к пану Феликсу Заблоцкому, своему бывшему

наставнику.

Вместо всегдашней канавы пана Феликса двор был уже огорожен плетнем. И «замок»

панский, раньше одною желтою глиною мазанный, был теперь выкрашен в синь. Мельче стал

бурьянник, но по-прежнему по земле буйно разворачивались лопухи, стоявшие в пурпуровых

репейках.

Князь Иван перебрался через плетень и пошел по лопухам, топча их листья, сдирая их

цвет.

Дверь у пана Феликса была заперта на висячий замок, а окна забраны в ставеньки, в

которых прорезаны были сквозные петушки. Князь Иван постоял, поторкал замок и,

облепленный репейками, побрел к избушке, где жила Анница в прежние года.

По курной избушке стлался дым. На земляном полу играл светлоголовый мальчик,

разметавший свои игрушки – пушечки и городки. Подле ухватов хлопотала высокая

женщина, в которой Анницу не сразу можно было и узнать. Она обернулась к князю Ивану,

испитая и зачахшая, ухват бросила, лоб вытерла рукавом.

– По-здорову ли, Анница, живешь? – молвил ей князь Иван, скорее догадавшись только,

что это прежняя Анница, невенчанная жена пана Феликса.

– Здравствуй, батюшка Иван Андреевич, князь милостивец, – поклонилась ему Анница

низко.

– Где же государь твой Феликс Акентьич? – спросил князь Иван, фыркая и отмахиваясь

от дыма.

Анница вскинула на князя Ивана глаза испуганно.

– Нету, нету, – залепетала она, озираясь по сторонам. – Не живет... Не приезжал... Ты по

полкам походи, ратных поспроси...