Беруны. Из Гощи гость

вздрогнула и, не открывая глаз, стала плакать, выворачивая плачем своим всю душу князю

Ивану, прошибая его жалостью насквозь. Но плосколицый, ползавший по земле, собирая

награбленное добро, вдруг поднялся, оскалился и молвил голосом толстым, князю Ивану как

будто знакомым:

– Моя она, боярин, моя полонянка... Знатный будет мне за нее выкуп. А коли не дадут,

так будет литовке смерть.

Ах! Взмахнул рукою князь Иван, сунул другую руку под однорядку себе, выдернул там

из-за пояса кремневый пистоль и пальнул толстоголосому в ноги. Тот взревел и, пав на

карачки, пополз по торжку. А князь Иван скинулся с седла, содрал с себя однорядку, бросился

к женщине, лежавшей на земле, укрыл ее однорядкою, укутал, поднял с земли и, держа ее на

руках, сел вместе с нею в седло. Кузёмка и опомниться не успел, как князь Иван что было мо-

чи боднул бахмата шпорами в ребра; взмыл на дыбы измордованный конь, чуть не

опрокинулся вместе с князем Иваном и его ношей и рванулся вперед по курткам, по тарелкам

– куда?

Князь Иван, словно кубарь, завертелся по китай-городским улкам и закоулкам, где-то

Кузёмку потерял, запутался совсем в бесчисленных, пересекавших друг друга рядах,

неведомо как очутился опять подле узников, корпевших над своими колодками... Те подняли

вой, увидя всадника с такою диковинной добычей, забросали его камнями, угодили поленом

в переднюю ногу бахмату... Конь сразу охромел, стал припадать на ногу, валить князя Ивана

из седла... А до Чертолья еще сколько скакать! И она, укутанная в однорядку, жива ли? Не

слышно – не плачет, не дышит... Где ж это они сейчас?.. Над Москвою гул, где-то близко

стреляют из пищалей, всюду одинаковые частоколы по проулкам, писаные ворота, колодцы

да избы; всюду по широким улицам толпы людей, от которых лучше подальше, подальше...

Но куда?.. У князя Ивана уже лоб словно на куски распадается от тряски на хромом коне. Ах,

вот!.. Князь Иван узнал это место: перед воротами посыпано песком, на воротах змея точеная

пьет из чаши, к калитке, неведомо для кого на московской стороне, прибита дощечка с

латинскою надписью: «Cave canem»1. Да это ж Аристотель Александрыч, Аристотель

Классен, ученый аптекарь! Ну и занесло же князя Ивана! Как же это он? Метил на Чертолье,

а попал на Солянку! Но князь Иван не раздумывал долго, подлетел к воротам, коня осадил,

стал стучать в ворота кулаком, ногою, кричать начал:

– Аристотель Александрыч, Аристотель Александрыч, отвори, ради бога; прошу тебя,

отвори, прошу тебя, не мешкай!..

Стали перепаиваться собаки на дворе, за воротами зашебаршило, дощечка с латинскою

надписью от калитки отошла, сверкнуло на тылу дощечки зеркальце, и князь Иван услышал

сокрушенные охи:

– Ой, ой... Wehe, wehe.2 Ax, ax...

Но тут где-то неподалеку, в соседней, может быть, улке, раздались удары, точно бревном

шибали в стену, стал тянуться над деревьями дым, крик пошел оттуда...

– Аристотель Александрыч!.. – припал князь Иван к воротам.

– Ja, ja3, – вздыхало с той стороны, за тесовыми створами. – Эй, ей, – шарпало там,

звякало, щелкало... приоткрылось наконец.

И сквозь узкую расщелину, едва не ободрав себе голеней, въехал князь Иван к

Аристотелю на двор.

XXXVIII. ОПЯТЬ НА БОЛВАНОВКЕ

1 «Остерегайся собаки».

2 Увы, увы!

3 Да, да.

Двор Аристотелев был невелик, не много было на нем и строенья, не обширны были и

хоромы у аптекаря, куда перенес князь Иван паненку, найденную так необычайно на

ветошном торжке.

– Ради бога, Аристотель Александрыч, – стал молить аптекаря князь Иван. – Должно

быть, осиротела она сегодня... Видишь, какую отбил. Помоги ей лечбою своею... чем

можно...

Князь Иван дышал тяжело, стоя подле лавки, куда сложил он свою ношу. Кургузый

Аристотель бегал по комнате, постукивая каблучками о каменные плиты. Пробежавшись так

несколько раз, он остановился вдруг, седые волосы свои взъерошил...

– Ах, ах! – вскричал он, руками всплеснув. – Беда, Иван Андрейч, беда; страшны беда!..

Но тут взор его пал на лавку, где под однорядкой лежало без движения что-то

беспомощное и хрупкое, находившееся, по-видимому, в последней крайности, у последней

грани.

– Ай! – встрепенулся он сразу. – Ай, ай!.. – И бросился к ларчику на подоконнике, стал

хватать оттуда какие-то сосуды, принялся растирать тем ли, другим ли снадобьем виски,

шею, уши, ноздри у той, что лежала без памяти на лавке.

И вот легким румянцем зарделись у паненки щеки, она открыла глаза...

– Что ж это, господи! – молвила она в испуге.

– Ничего, ничего, – засуетился аптекарь. – Карашо, карашо, – замахал он руками. –

Теперь немножко бальзам и – спать, спать...

Он влил ей в рот полную ложку какого-то душистого напитка. Больная облизнула губы,

улыбнулась, успокоилась, сразу сомкнула глаза, стала дышать размеренно и глубоко.

– Спать, – шепнул аптекарь князю Ивану и повел его в соседний покой с дощатым полом

и голубою изразцовою печкой.