Беседы о литературе: Запад

Прекрасной бледностью покрываются ее черты, и кажется, что солнце и небо в горести склоняются над нею, а она сама, поднимая нагую и уже холодную руку к рыцарю, вместо слов так подает ему «знак мира» (pegno di pace – как в церкви, когда во время мессы молящиеся обмениваются друг с другом поцелуем мира)… In questa forma passa la bella donna – «так ушла прекрасная госпожа». И в этих последних словах куда-то полностью исчезает вся барочная вычурность рассказа. Просто и строго, как Данте в «Новой жизни», сообщает нам поэт о смерти возлюбленной Танкреда – читай, его самого, Торквато Тассо… Потому что в Танкреде он пытался, хотел и считал необходимым изобразить именно себя… In questa forma passa la bella donna – словно колокольный звон над мертвым телом Клоринды звучат эти слова…

Джильдиппа и Одоардо (amanti e sposi) погибают вместе. Рассказывая об этом в 20-й, последней песни своей поэмы, Тассо, нарушая этим все законы эпического жанра, где автор просто отсутствует начисто, выходит из тени. Он говорит о том, что, если только дано это его тосканским чернилам, он посвятит свою песнь их гибели. Одно это слово consacrero («я посвящу») и затем ироническое «если способны на это мои чернила» (a i miei inchiostri), этот момент – миг выхода поэта на сцену – знаменует и конец эпоса как жанра… Новое время – новые формы. Старое уходит в безвозвратное прошлое. Тассо не просто solo epico («единственный эпический поэт»), но именно ultimo epico – «последний поэт-эпик»…

Это, однако, не означает того, что читать Тассо сегодня – значит обращаться лишь к истории литературы. Как каждый большой поэт, Тассо и сегодня вполне современен своим языком и образностью своей речи, своими сравнениями и тропами, своей нежностью, хрупкостью и беззащитностью, которая так по-настоящему сильна, что делает его вполне нашим современником, жителем того большого мира, «где так и холодно, и грустно, и даже страшно иногда» и где абсолютно необходимы друзья, а Тассо для своего читателя становится именно другом.

Церковь Святого Онуфрия почти всегда заперта, а в монастырском садике царит тишина – только фонтан шумит, и птицы щебечут в ветвях огромного дерева. Рим лежит у вас под ногами. И воздух особенно чист и прохладен. Именно поэтому так стремился сюда умирающий Тассо…

Путешествие души Памяти Мераба Мамардашвили

В книге Мераба Мамардашвили «Лекции по античной философии» многие увидели восполнение того пробела, который, несомненно, имеется в нашей литературе по греческой философии, – что-то вроде современного варианта книги С.Трубецкого или учебника В.Асмуса. Но ошиблись. И вместе с тем эта парадоксальная книга по большому счету как раз таким введением является. Не в том смысле, что здесь сообщается о том, кто когда родился и чтó именно написал, но по совсем другой причине: она вводит читателя в ту атмосферу, в которой греческие мыслители открыли для самих себя, а в конечном итоге для нас, что такое философия.

Мамардашвили всегда предлагал свои книги слушателям, в сущности, в уже готовом виде, прямо в аудитории. Он готовился к лекциям чрезвычайно напряженно, перечитывал тексты античных и новых авторов, делал какие-то наброски, теперь частично опубликованные (например, в книге «Необходимость себя»), а затем приходил к студентам и начинал думать вслух. Мамардашвили любил подчеркивать, что философии научить нельзя, ибо она не содержит никакой суммы и системы знаний. «Только самому (и из собственного источника), мысля и упражняясь в способности независимо спрашивать и различать, – говорил он, – человеку удается открыть для себя философию». Снова и снова пересказывал он своим студентам историю о Сократе и мальчике-рабе, «в которой Сократ, беседуя с мальчиком, выуживает из глубин его души лежавшее там знание теоремы Пифагора», о существовании которой тот якобы и не подозревал.