Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

о нас говорят, немедленно соглашаюсь. Они [украинцы] остались в бла-

гополучном месте, защищенные от тех жестоких отношений с природой,

на которые шли мы. Ну то же самое, что в Европе, где всюду климат та-

кой, что с ним спокойно можно договориться. Мы не можем климат пере-

силить, не можем с ним договориться, мы можем только влиться в него,

влюбиться, вжиться, стать им, стать частью его, со всей его мощью чер-

ной ночи…

Ю. К.: Это  называется  детство.  Ребенок  всегда  чувствует  себя  ча-

стью природы. Ребенка в любое место сунь – и он станет частью леса, ча-

стью степи… Ментальное состояние у нас – детство. Русские все – дети.

Поэтому мы и безбашенные.

М. Н.: Вот  такая  мысль  мне  пришла  в  Крыму  (поскольку  я  очень

много времени провожу там): они очень не любят Крым. Камень, земля…

Крым требует того, чтобы я полила их своим потом и кровью, ведь там

камень. Они не любят Крым. А мы с ним сжились.

Вот что мне всегда нравилось в нашей литературе, что она всегда го-

ворит о чрезвычайно важном, она всегда отвечает на вопросы: откуда мы,

кто мы, куда идем. Обратите внимание, скажем, герой французской лите-

ратуры – Растиньяк, который перемещается штурмом от дамы к даме, и

он вполне герой! Там есть два Растиньяка – который это смог пройти и

который не смог. Тот, который смог пройти, – герой. И когда мы все это

читаем, мы понимаем, что и женщины любят его за дело. Это правда ге-

рой. У нас такого героя нет. Вот самых таких основополагающих героев,

которые  у  них  во  Франции  правда  герои,  у  нас  нет.  Обрати  внимание,

какие мужики у них всегда играют это! Лучшие просто! Потому как он

для них герой. Дальше меня поражает другой герой в европейской лите-

ратуре… Я не говорю про японскую литературу, там совсем другая фило-

софия, другое отношение к жизни, я это регулярно читаю… Но мы мало

понимаем друг друга. Но вот я когда это читаю, это для меня красиво.

В этом мы сходимся. Во всем остальном мы понимаем друг друга недо-

статочно.

Что касается европейской литературы, там, скажем, очень хороший

писатель Фицджеральд. У него золотая рука. Это человек, который может

сказать живое слово.

У  испанцев  есть  одна  идея  –  идея  гордости,  которая  мне  жутко

нравится и которая у нас трактуется как гордыня. Но у испанских пи-

сателей  это  сделано  так,  что  она  остается  гордостью,  спасительной  и

возвышающей  человека.  Еще,  что  мне  нравится:  вот  эта  их  безумная

страстность никогда не позволяет им впасть в сентиментальность. Все

240

существование испанской культуры на южно-американской земле само

по себе чрезвычайно интересно и невероятно. Я равного ничего не знаю.

С  одной  стороны,  то,  как  они  пришли  туда,  –  это  страшный  грех,  это

просто ужас, они изничтожили несколько мощнейших культур… И, ви-

димо, люди там были с совершенно особенным представлением о жиз-

ни и, видимо, с чудовищными знаниями, а они это все гробили… Они

вырезали миллионы людей. Тех людей осталось мало. Но из тех людей

получилось нечто похожее на нашу мордву, чукчей, чувашей, на то, как

наши язычники, оставаясь язычниками, сделали вид, что они приняли

христианство.  Те  люди  до  сих  пор  своим  обычаям  верны:  они  носят

одежду с определенным орнаментом, определенных цветов… У Латин-

ской  Америки  ужасно  красивая  мифология.  История  мифологии  тоже

интересная: испанцы же сначала все сожгли, а потом начали собирать,

записывать задним числом. Я полагаю, что мощность того, что осталось,

даже  испанцев  пронзила.  То,  что  получилось  у  испанцев,  получилось

под чудовищным воздействием мифологии. Поэтому получилась лите-

ратура совершенно классная.

Ю. К.: О чем бишь мы? Да, о нас, о русских.

М. Н.: Да, мы тут с Юрием Викторовичем жаловались друг другу на

то, какой у нас несчастный характер. Несчастье всей моей жизни в следу-

ющем: я никому ни в чем отказать не могу, хотя это плохо. Это глупость.

Надо научиться это делать, потому что это разумно и хорошо. Но другое

дело, как бы это было теоретически… Вот приведу пример, как один наш

общий знакомый решил это теоретически. Константин Николаевич Ма-

маев – очень умный человек, сам он пишет и занимается философией,

и не на уровне потребительском, а на самом серьезном. Были товарищи,

которые были заинтересованы в его суде об их творениях. Так вот один

товарищ все добивался его, чтобы он посмотрел его философские сочи-

нения. Ну, в конце концов, он взял, посмотрел, и когда тот пришел к нему

и робким голосом спросил: «Ну что? Что вы можете сказать о моей рабо-

те?», тот совершенно спокойно, глядя ему прямо в глаза, сказал: «Ну я,

вообще-то, такой … не читаю». Вообще совершенно классно! Все тихо,

спокойно, не повышая голоса. Все все поняли. Больше никто не приста-

вал. Но это надо уметь. Ну вот если бы это сказал Юра, на него бы чело-

век очень обиделся… Ну просто человек настолько уникальный, само-

бытный, что ничего похожего нет! Он потом сказал, что это было сказано

в плане чисто жанрового определения с такой же интонацией, как если бы

он сказал: «Я пьес не читаю вообще».