Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

быстро, сдали все… Но в это же самое время была Брестская крепость.

Но именно в это время была допущена блокада Ленинграда… А в целом

растерянность была полная, да… Это потом мы научились воевать, и во-

евали просто классно! Про некоторые операции – просто наслаждение

читать, как это все было задумано.

Что касается Симонова, люди привыкли ему доверять: «Жди меня,

и я вернусь…», «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…» – это все

243

было известно, это учили в школе. Но тогда еще не были известны под-

робности, которые наши пишущие товарищи должны учитывать. Скажем,

как он снимал посвящения, потому что разлюбил. Мелочный, дурацкий

поступок. То, что он хорошо относился к Сталину, это принимали, а то,

что снял посвящения, – не простили. Это нехорошо.

Но сейчас его книга к числу читаемых не относится. Несмотря на то,

что военная тема до сих пор востребована. А «Живые и мертвые» – это

мы все знаем.

Ю. К.: А Владимир Богомолов?..

М. Н.: Ну, Богомолов что сделал? Он, с одной стороны, обладал уни-

кальным материалом, но из него получился действительно очень хоро-

ший  писатель,  который  все это  смог выстроить,  удержать.  У  него  есть

рассказ про солдата, который стоит несколько часов под дождем и не име-

ет права пошевелиться, он уже потерял счет времени… И потом выходит

девочка, ребенок, и вот она там кружится, играет, а потом вбегает в дом.

И  ему  без  нее  стало  скучно.  Ну,  это  просто  очень  хорошо!  Вот  война,

а вот человеческая душа. Таких вещей, кстати, у него очень много, он во-

обще это делать умеет.

Ю. К.: Богомолов, Воробьёв – да, хорошие писатели. Кондратьев…

М. Н.: Что  касается  Кондратьева,  это  было  все  прочитано  внима-

тельно, с душевной приязнью. Но это все уже никому неинтересно, мы

это все уже знаем.

Ю. К.: Слушай, а Василь Быков?

М. Н.: Василь Быков для меня, вне всякого сомнения, хороший пи-

сатель, совестливый.

Ю. К.: Катаев…

М. Н.: Это не проходной писатель! Катаев – очень интересная фи-

гура. Ю. К.: А вот Трифонов, Нагибин, Носов…

М. Н.: Про Трифонова мне очень трудно говорить. Это не для меня…

Что касается деревенской прозы, она интереснее: драматизма больше, пе-

чали больше, потерь больше. Ведь Россия была крестьянская страна, вся

наша культура, вся наша этнография – все оттуда вышло! И, в общем-то,

они были последними людьми, которые это вживую помнили, которые

это честно любили. Это наши корни, которые терять не надо, иначе мы

потеряем  сами  себя.  Вот  если  мы  сейчас  от  этого  откажемся,  если  мы

сейчас эти корни отрубим, то никакой нравственности, которая будет нас

в жизни на плаву держать, у нас не будет. Они тогда к этому относились

еще, как к чему-то живому. Более того, почитай «Живые и мертвые»: вся

крепость, все источники силы народа – все они оттуда идут! Сейчас всего

244

этого уже больше не будет. Но на мой ум, вот этого содержания – жутко

печального – так никто и не услышал. Распутин говорил о том же самом:

корней не будет – нас не будет. Но что касается городской прозы, мне об

этом трудно говорить. Я ничего особенно глобального там для себя не

вижу. Ю. К.: А Катаев?

М. Н.: Ой… Катаев – это само по себе очень интересное явление.

Катаев,  вне  всякого  сомнения,  человек  очень  талантливый,  очень  спо-

собный и жизнеспособный. «Белеет парус одинокий…», «Хуторок в сте-

пи…». Он, видимо, сделал то же самое, что делал Алексей Толстой: раз

надо жить по этим условиям, то мы, не потеряв человеческого лица… Вот

поэтому так вот.

Ю. К.: Лучше Крапивина-то.

М. Н.: Их  нельзя  сравнивать.  Катаев  описывал  реальные  факты.

Крапивин  описывает  ситуацию  придуманную,  писателем  устроенную.

Это две большие разницы! Там я читатель, а здесь соучастник. Сравни-

вать нельзя!

Ю. К.: Катаев же учился у Бунина…  (Смеется.)

М. Н.: Когда Катаев пришел к Бунину и попросил его что-нибудь на-

писать, Бунин ему написал: «Заумное есть глупость. Иван Бунин». Иван

Алексеевич Бунин вообще всегда был способен на красивые поступки.

Мне очень нравится случай, когда он едет по Парижу, зол был на что-то,

матерится девятиэтажным, а рядом сидит шофер, из русских эмигрантов,

весь в восторге, говорит: «Мсье, наверное, моряк?» – «Мсье академик.

По жанру изящной словесности». Вот такие дела.

Что  касается  Нагибина  и  Трифонова,  ругать  их  –  Боже  избавь!

Но когда там находят какую-то глобальную проблематику, я не знаю…

Вот глобальную проблематику в «Мертвых душах» я вижу, а там – нет.

Ю. К.: Я думаю, что о деревенщиках надо отдельно говорить: Рас-

путин, Астафьев…

М. Н.: Астафьев  –  не  деревенщик.  Астафьев  –  это  нечто  гораздо

большее. Да и Распутин не деревенщик… Да, о них давайте отдельно.

А я вам расскажу историю о том, как у меня не случилось романа

с Валентином Распутиным. Ахматова рассказывала о том, как у нее не

случилось романа с Блоком, а у меня есть история о неслучившемся ро-

мане с Распутиным. Приезжаем мы на Байкал: я, Келя [Кельт], Валера

Мухачёв, Саша Калужский. Саша в то время жил там, вот мы туда и на-