Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

смущает. Ты знаешь, меня совершенно не смущает, что она кого-то там

обругала, ради бога – дело житейское. Ну подумаешь! К старости харак-

тер человека, как правило, портится, очень редко не портится. Но, пони-

маешь, когда мы все это читаем, мы читаем все это как летопись чрезвы-

чайно значительной и чрезвычайно страдательной жизни. Точно так же,

как постоянно делают страдальца из Бродского. Постоянно делают стра-

дальца из Пастернака. Недавно мне сказали, с каким мужеством Андрей

Андреевич Вознесенский переносил муки. Какие, товарищи? Какие? Вот

о чем мы говорим?! Это были люди, которые жили, общались с людьми

высокой пробы, которые никогда ничем не занимались, кроме своего вы-

сокопробного дела. В сущности, назовите мне человека из близсидящих,

который прожил так жизнь. Только этим они и занимались.

Ю. К.: Ты вот сейчас говорила: «Назовите мне из близсидящих, кто

бы так прожил жизнь». Пастернак, что ли?

М. Н.: Да, вот назови! Ты знаешь тех людей, которые вот так про-

жили жизнь? Занимались только любимым делом…

280

Ю. К.: Не знаю.

М. Н.: И я не знаю! И только любимым делом занимались. Вот назо-

ви мне человека. Вот, скажем, Пастернак: всю жизнь с любимой женщи-

ной, всю жизнь на любимом месте! Товарищи! Это же Божий избранник!

Ну,  счастливей  просто  не  придумаешь!  И  что  касается  послевоенного

времени,  ужасов  этой  безумной  нищеты,  того,  что  мы  видели,  слыша-

ли и пережили… Мы же все ходили в таких вот расплывающихся синих

пятнах от недоеду, у нас всюду были коросты, всюду все рвалось. Вот

поэтому книгу о Вознесенском я отложила.  (Смеется.)

Ю. К.: Я тоже. Я полкниги прочел.

М. Н.: Ну конечно! Какой же он страдалец! И еще одно: они только

что вышли из жизни, которая была устроена совершенно иначе – как им

не страдать. Совсем недавно мне писали из Воронежа приятели, присла-

ли книгу одного исследователя: он там поднял какие-то дела мандельшта-

мовские. Выяснилось, что им в Воронеже очень много помогали, что им

выделили там какую-то пенсию, что какие-то там помоществования были

денежные, притом немалые. Но их полная безумная непрактичность и –

самое главное – постоянная уверенность в том, что им должны выдать

снова!.. Вот понимаешь, пусть я буду пошлая дура, но я отключиться не

могу, вот на сегодняшний день, отключиться не могу. Я понимаю, конеч-

но, что жили они не сахар, какой разговор, но, с другой стороны, давайте

разберемся. Она сама говорит: «Вот эти живут хорошо – они стали совет-

скими писателями», вы – не стали, стало быть, вы настаиваете на своем!

Стало быть, вы живете так, как вы считаете должным. Стало быть, това-

рищи, надо оценивать это по-другому. В этом случае надо бы вспомнить

Блока: «Каждый человек имеет то, что он хочет». Ты знаешь, вот когда

я приехала туда, где они жили в первый раз – было это где-то сорок лет

назад, – тогда я была, естественно, полна всевозможного сочувствия, по-

тому что Мандельштам – это Мандельштам. Тебе выделяют деньги в го-

лодном Воронеже, а ты идешь их тратишь на пирожное и дорогое вино.

Ю. К.: Абсурд!

М. Н.: Ради Бога! Пусть абсурд! Я ничуть не против абсурда. Вот

ты только что рассказывал, как живет русский человек – напьется и поет

песни. Абсурд! Ты знаешь, когда меня спросили: что это в нас говорит?

Это говорит в нас национальное!  (Смеется.) Абсурд – это у нас нацио-

нальное. Но есть такая штуковина, очень много объясняющая: Н. Я. Ман-

дельштам в конце жизни своей, когда у нее была однокомнатная квар-

тира, к ней стали приходить, ездить всякие люди из издательств, всякие

зарубежные люди, к ней этих людей приводили как к местной достопри-

мечательности, и она стала «дежурной» страдалицей – и роль этой «де-

281

журной» страдалицы она приняла. Вот это ужасно! Если на то пошло, ну,

откажись, что ли, от нее. Больше того, судя по всему, ей это нравилось. Ей

очень нравилось, что все ее реплики записываются… И вот когда к ней

пришли в чью-то пользу подписать (были там какие-то гонения), она ска-

зала им: «Вот, знаете, у меня есть собственная однокомнатная квартира,

свой пятак – и я никогда от него не откажусь». Это очень объясняющий

момент. Я понимаю, действительно, старая женщина – я могу ее понять.

Да и за что?! Осипа Эмильевича уже давно нет: совершенно правильно,

страдать уже больше не за что, но можно было этого не говорить. Я толь-

ко об этом. Ради Бога, можно было сказать: «Плохо себя чувствую», – но

она сказала так. Я совершенно равнодушна к тому, что она кого-то там

ругает, или она кого-то мало ценит – это их дело. Меня, например, мало

волнует,  когда  она  там  описывает  романы  Мандельштама,  –  какие  там

романы? Я ни одного романа не знаю, потому что там, где это описывают

другие авторы, это выглядит совершенно иначе. Да ради Бога! То, что ей

не нравится, что у него были с кем-то романы – да ради Бога! Пиши ты

что хочешь! Но вот эта вот ее последняя роль, которую, как она считает,

она заслужила, мне кажется, что это – мало, что эта роль – мала.

Ю. К.: Скажи, вот Бродский строит ряд писателей XX века: начи-