Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

нается  он  Платоновым,  а  заканчивается  именно  Надеждой  Яковлевной

Мандельштам. Бродский считал ее прозаиком.

М. Н.: Нет,  ради  Бога!  Вот,  по-моему,  прозаиком  был  Мандель-

штам – он писал классно.

Ю. К.: А вот интересно, такой феномен есть странный: диссиденты,

изгнанники ненавидят власть: Надежда Яковлевна, Бродский, например.

Но потом это приелось, и они автоматически переводили это на страну

(«совок»,  «советы»),  а  потом  и  на  народ.  Вот  если  Бунина  вспомнить:

Бунин же ненавидел Советы, но народ-то он никогда не трогал.

М. Н.: Между  прочим,  об  этой  способности  писателя  постоянно

тяготеть к власти сам Мандельштам говорил. Это очень легко объясня-

ется,  потому  что  огромное  количество  людей  пишущих,  кроме  тех  из-

бранников, которые считают своим долгом написать и больше ни за что

не бороться, нуждаются в признании, в том, чтобы их поняли, чтобы их

оценили, стало быть – во влиянии. Я прекрасно помню, когда перед нача-

лом нашего российского периода какой-то значительный, первоклассный

актер (не буду называть имя, чтобы никого не обмануть), когда его спро-

сили, мол, что же вы, так сказать, в такой низкопробной рекламе снялись,

ответил: «Это моя профессия». И когда зашел разговор о том, что было

при той власти, что – при этой, он просто так и сказал, что эта власть –

лучше, потому что платят больше. О том, что разные гонорары, я узнала

282

поздно, когда советская власть кончилась. Вот эта борьба за гонорары, за

переиздания – это была мощная такая практика. Надо сказать, писатели

в ней участвовали, когда считали строчки за каждую копейку гонорара –

я бы хотела этого не знать, но это всегда было. Между прочим, вот эта

борьба за гонорары, за тиражи – это, товарищи, борьба за влияние. А раз

борьба за влияние, значит, я на многое пойду в контакте с властью, ибо

самое большое влияние будет тогда, когда я этой властью буду замечен.

Ю. К.: У Мандельштама это проговаривается, он тоже прикопался

к власти, шел к ней, есть факты. Любая власть отвратительна, как руки

брадобрея, посмотрите на руки власти.

М. Н.: Он вступал с ней в отношения несколько раз. Нет, дело в том,

что тут есть такая старая-старая обида русской интеллигенции, которая

никогда не занимала в нашем российском раскладе такого места, на ко-

торое она могла всячески претендовать. Они ведь никогда не были ду-

ховной элитой или советниками – ничего подобного! Они где-то всегда

были очень даже вытиснутыми! И вот обида эта даже очень срабатывала.

Ну, что касается советской власти, я говорила, что все было абсолютно

честно: чем я активнее, тем лучше я оплачен, тем лучше я замечен и т. д.

Если ты нейтрален, то и к тебе – нейтрально. Если ты против, то и они

против тебя. Тут все совершенно понятно, поэтому я вам так скажу: у че-

ловека выбор был – пожалуйста, выбирай! И люди выбирали.

Е. Д.: Ни у Мандельштама, ни у Ахматовой не было никаких идео-

логических, политизированных текстов.

Ю. К.: Нет, Лена, это не так, не совсем так.

М. Н.: Нет,  это  не  политические.  «Мы  живем  под  собою,  не  чуя

страны…» – это верх гуманизма.

Е. Д.: Они появились уже после контактов…

Ю. К.: Он хотел выжить и написал оду Сталину!

М. Н.: Что  касается  Сталина,  обратите  внимание  на  исторические

факты: фигура Сталина привлекала очень многих и у нас, и за рубежом.

И это можно понять.

Ю. К.: Он написал «Мы живем под собою, не чуя страны…», за это

он был арестован, за это его месяц целый мучили в тюрьме, сожгли ему

глаза, свели с ума, отправили в Чердынь. Он выбросился со второго эта-

жа – вывихнул ключицу. Перевели в Воронеж хлопотами друзей… По-

том, когда он понял, что приходит конец, написал оду. Это факт, я знаю,

все знают. И он написал не оду, а инвективу. Это получилась инвектива.

Он опорочил Сталина – вот в чем дело. То есть талант не дал ему солгать.

А, кстати, Бродский отмахнулся от своей земли. И Ахматова вовсе не со-

283

трудничала с властью: она хотела спасти Льва Николаевича, сына своего,

в ноги падала.

М. Н.: Ну что касается «спасти сына своего» – надо писать и падать!

Ю. К.: Так это понятно, я же не осуждаю ни его, ни ее.

Е. Д.: Ну вы же сами сказали так: «Кто нейтрален, к тому нейтраль-

но и относятся». А Бродского за что?

Ю. К.: Нет, Бродского совершенно справедливо: за то, что колхоз-

ный строй критиковал.

М. Н.: Самое главное – чтобы человек не начал думать сам. Если на

то пошло, то ничто с такой мощностью не заставляет человека думать

самостоятельно, как поэзия.

Ю. К.: Вот,  господа,  смотрите!  Вот,  советская  власть,  вот  уровень

некий… Вот появляется человек, который начинает ее ругать.

М. Н.: Ну что! Конечно!

Ю. К.: Потому что это и есть тирания. Бродский уезжает. А Тихо-

нов спрятался, Тихонов же талантливейший поэт, у него были блестящие

книги. Тихонов ниже ростом стал – вот и все. А Ахматова высилась, Пас-

тернак выделялся, Мандельштам возвышался.

М. Н.: Нет, вы знаете, дело-то в том, есть ведь люди, которых испу-

гать просто нельзя.

Ю. К.: Да, Ахматову нельзя испугать.