Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

М. Н.: Надо сказать, талант был такой – не работал!

Ю. К.: Наступила эпоха посткнижной культуры. Не думаю, что это

катастрофа, но это нечто невообразимо иное.

М. Н.: Я так полагаю, что книжная культура уходит окончательно и

никогда не вернется. Видимо, знаете, уже наверное, ничего не сделать.

Ю. К.: Массовое явление.

М. Н.: Массовое! Нет, конечно, останутся какие-нибудь избранники.

Ю. К.: Тот, кто пишет.

М. Н.: Да. И какие-то, может быть, будут небольшие хаотического

круга компании. Массово – уже никогда, никогда. Но вот сейчас в мире,

вообще-то, читают не много, просто надо знать, как считают, чтобы это

понять. Допустим, я пришла в библиотеку посмотреть свежую газету или

какую-нибудь статью, ведь меня уже учли, а ведь я не читатель! Точно так

же категорически не являются читателями люди, которые берут подписку

литературы, чтобы сдать дипломные работы. Я работала несколько лет

в  библиотеке  научного  института:  человек  набирал,  набирал,  набирал,

но он же не читатель, он защищал кандидатскую диссертацию. Он сда-

вал, и больше никогда ничего не брал. Это не читатель. И таких людей

вообще учитывать бы не надо. Это был совершенно такой рабочий инте-

рес, когда человек читает не для себя, не для того, чтобы чего-то узнать.

289

Поэтому всевозможному учету книжному доверять нельзя. Кроме того,

мы уже сколько раз говорили, что книги-то покупают, но кто нам сказал,

что их читают! Я знаю сколько угодно людей, которые книги не читали.

Мы пережили целую эпоху, когда все читали.

Ю. К.: Книгу – в каждый дом!

М. Н.: Да!  «Книгу  –  в  каждый  дом!»,  «Лучший  подарок  –  кни-

га!»  Книги  читали,  действительно.  Это  было  такое  массовое  чтение

в 60-е годы, когда читали все журналы. Я сама выписывала восемнадцать

газет и журналов – и все читала. И за журналами стояла очередь. И надо

сказать, что вот этим всем товарищам, о которых мы сейчас говорили: и

Распутину, и Астафьеву – им очень крупно повезло, потому что все их

прочитывали. И притом, ведь это правда, о книгах, о литературе говорили

в трамвае, троллейбусе, говорили на улице…

Ю. К.: Майя, а какие журналы ты читала?

М. Н.: «Иностранную  литературу».  Во-первых,  я  брала  в  детской

библиотеке «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Современник» и т. д. –

там все они были, и все их я там читала. Себе я выписывала «Новый мир»,

чтобы то, что там печатали, можно было оставить себе. Потом я себе вы-

писывала несколько журналов: «Вокруг света» там и т. д. Потом выпи-

сывала несколько журналов с венгерскими повестями – повести читала,

а остальное, как тебе сказать, для картинок. Потом я выписывала «Нау-

ку и жизнь». Литературные газеты – да, «Литературная Россия» – очень

много. Тогда ведь все это было очень дешево. Правда, читатели были раз-

ного пошиба, те, кто в библиотеке работали, могут посвидетельствовать,

что читателей высокого пошиба, которые читают высокоумную потряса-

ющую,  замечательную  литературу,  которые  реагируют  на  нее,  говорят,

думают, очень мало. Это количество читателей, как радужная нефтяная

пленка на воде, – она безумно тонкая. Но уровень культуры, начитанно-

сти нации определяет она, потому что они читают самую потрясающую

литературу: «Божественную комедию», по несколько раз перечитывают.

Джойса, Толстого: в детстве – Толстого, в молодости – Толстого, в зрело-

сти… Таких людей мало. Но дело в том, что это количество людей дер-

жится всегда, и можно сказать, что оно постоянно. Может быть, и сейчас

это малое количество людей существует.

Ю. К.: Называют сейчас 7  % читающих.

М. Н.: Большая часть читает литературу среднего пошиба. Ну, пра-

вильно товарищ Гёте говорил, что человек читает то, что понимает, а по-

нимает то, что про него. Поэтому зазор, пропасть между писателем или

поэтом экстра-класса и средним человеком невероятная. Он практически

не слышит того, что услышал поэт, потому что поэт начинает писать от

290

невозможности выразить, и практически эта невозможность остается, но

человек другой слышит: тут что-то есть, какое-то волнение остается. И я

считаю, что это достаточно ценно. Массы читали среднюю литературу:

Анну Караваеву и т. д. – да ради Бога! Может быть, лучше читать это, чем

Донцову и Устинову. Я считаю, что лучше. И еще одно: тамошняя жизнь

тогдашним читателем опознавалась как жизнь, имеющая право быть во-

круг него. То есть это наша жизнь – мы живем так! Поэтому очень много

было читателей, очень много (это я вам говорю, как человек, проработав-

ший в библиотеке очень много лет), которые полагали, что писатель – это

тот самый человек, который просто пересказывает случаи, которые он уз-

нал из жизни. Вот больше половины читателей уверены, что это так. Вот

это странно, но это так. И вспомним соображение Блока о том, что поэт –

это не тот человек, который пишет стихи. Как раз все наоборот: человек

пишет стихи, потому что он поэт. Вот это практически не понимаемо, не

признаваемо. Так вот весь этот невероятный успех поэтов-шестидесят-

ников так называемых был в том, что они узнавались и понимались. Вот

Мандельштам – нет, а они – да.