Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

У меня был удивительно смешной, но очень показательный случай:

когда я университет кончала, была практика в вечерней школе. А надо

сказать, что мои студенты – они все были из какой-то рабочей конторы,

и они все регулярно ходили ко мне. Со мной была такая стройненькая

девушка – и они к этой девушке ходили. И этим обеспечили мне полную

явку. К тому же, я вижу, какая это публика: я им рассказывала всякие

интересные истории. И я им как-то решила рассказать про Тарковского:

просто, что вот это – хороший поэт. А потом, думаю, надо мне какую-

нибудь такую пару, чтобы показать, что это тоже поэт, но чтобы он был

другого калибра. Идея в том, что одно и то же можно сделать по-разному.

У меня было на магнитофоне записано: Тарковский читает и Евтушенко.

Когда  стал  читать  Тарковский,  кто-то  плохо  слушал,  кто-то,  наоборот,

внимательно, и молчали. Но когда стал читать Евтушенко – я им все по-

рассказала про Евтушенко, всякие вещи приятные – они так хохотали,

что катались по парте. И вот когда они отхохотали, я им говорю: «Так,

а вот теперь вы мне скажите, что смешного вам там показалось?» И тут

они мне сказали: «Ой, а как же? Ведь тут-то все про нашу жизнь! Вот

там вот, кто первый читал – ну тут что-то вот… что-то такое… А вто-

рой – про нашу жизнь ведь!» Таким образом, эта приятность понимания

во многом обеспечивала вот такой вот жуткий успех. Кроме того, я уже

говорила,  в  чем  они  были  одеты,  как  они  держались  и  все  такое  про-

чее. Это были вестники чего-то иного. И это всегда видеть приятно. Они

же очень артистично держались – это вообще никто не делал. Но тогда,

291

действительно, читали их сплошняком, переписывали стихи в тетрадки,

записные книжки.

Другое дело – кто что переписывал! Я собирала Мандельштама, Во-

лошина переписывала. Познакомилась с Мануйловым, который хотел де-

лать его книжку. Он меня туда привел, я в этом кабинете, что хотела, то

и делала – читала, конечно, и писала. И там он собирал книгу, которая

пойдет в издание, а это были, дескать, те, которые еще было рано. И так

я все это дело переписывала, но тем не менее переписывание стихов в те-

традки было явлением просто массовым.

Но тут есть еще одна такая поразительная вещь: как-то ко мне обра-

тился один человек, который очень любит Вознесенского. Я ему говорю:

«Вот за что ты любишь?» – «Вот понимаешь, вот читаешь… Я ведь его

читаю так: положу листочек под строчку, листочком вожу – и ничего не

понимаю!» Я говорю: «Покажи, где ты не понимаешь?» – «Вот здесь ни-

чего не понимаю! Вот, что вы мне на это скажете?» – «Тут нечего сказать».

С одной стороны, все понятно, с другой стороны, причастность к чему-то

сложному – это тоже читателя удерживает. Но то, что это в действитель-

ности большой талант, это обсуждалось, говорилось, и в действительно-

сти это правда. И то, что мы были самой читающей страной в мире – это

чистая правда. Читали всюду – что было, то было.

После этого молодые поколения, скажем, уже начали читать меньше,

тем не менее держалась такая традиция, что по окончанию школы всю

русскую классику – как минимум – ты прочесть должен! Да, а потом еще

была же мода: то, что модно, то и читали. Потом моды стали проходить,

и уже в 90-е годы не читали. Потом еще вот эта сумятица, которая про-

изошла, и которая людей выбила из режима, который устоялся годами:

журналы  выходили  очень  четко,  никогда  не  опаздывали,  приходишь  –

поч товый ящик набит, и тут еще, даже если ты что-то не прочел, ты обяза-

тельно видишь, кто напечатан; а еще было такое правило: читали не толь-

ко литературу, но и всю критику о ней. Критики работали вовсю, а еще

«Вопросы литературы» же был. Критики работали исправно, и у кого-то

были любимые критики: такого направления, другого направления…

А потом жизнь изменилась категорично, странно, быстро… Никто из

наших политиков – из наших дураков и крикунов трибунных – никто ни-

когда не сказал татарам: «Да вы нами три века торговали!» Заметьте, мы

никогда никого не грабили, мы не торговали рабами, но нами-то торгова-

ли! Татары, Крымское ханство жили исключительно только этим. Но, за-

метьте, как бы они себя ни вели, никто не встал и не сказал всего. Да!

Никто никогда не встал и не сказал товарищам прибалтам: «Вы сдель-

но  работали  в  карательных  отрядах  у  немцев».  Да,  действительно,  мы

292

пьяные, драные, безбашенные идиоты, но мы героически терпеливые и

великодушные. Так вот что удивительно: ни революция, ни Гражданская

война  –  чудовищное  испытание,  ни  Отечественная  война  как-то  народ

не поломали. Я была совершенно уверена, что периоды эти будут более

длительными,  более  мучительными,  но  это  ужасное  «обогащайтесь!»,

«живите в суверенитете, пока не захлебнетесь!» – вот это все сработало

так молниеносно и так быстро, что все ценности, которые действительно

народом  почитались,  вечные  ценности:  сострадание,  человечность,  со-

весть – все это стало смешно, все это стало не модно, не нужно. Вот когда

я в первый раз услышала фразу: «Это ваши проблемы», я поняла, что,

в сущности, – это принцип жизни европейской: вот это – мои проблемы,