Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

времени – это Вернадский, это – жуткая куча времени! Потому что тог-

да у нас отгорело и отгремело во время богоискательства и богострои-

тельства, конец XIX – начало XX веков, на которое очень многие еще,

действительно, надрывались и страдали совершенно искренне, вот тогда

пошли… У нас очень долго об этом не говорили, я понимаю, что у Бло-

ка стихи лучше, чем у Чижевского – так и должно быть. Поэтому Блок,

так сказать, больше – Прекрасная Дева и Вечная Женственность, а этот –

устройство  мира  на  научной  основе.  Но, когда  вступили  в  осмысление

мира люди, которые понимают его на научной основе, он стал выглядеть,

как  тебе  сказать,  очень  угрожающе,  очень  странно.  И  эта  постоянная

угроза, что, когда мы этот мир построим, и он будет, у Платонова – по-

моему, самое главное это, а вовсе не опыт. Циолковский, кстати, очень

такой не безынтересный человек. Мы-то все понимаем, что он, дескать,

такой мечтатель с серьезным видом, а, между прочим, он ведь тоже вы-

двигал эту точку зрения – они все люди, имеющие право быть на равных

вписанными в историю. У Платонова есть такая мысль, что Земля сама

живет в ритме Вселенной, в своей – земной – трясучке и т. д., и на Земле

сами по себе, независимо от наших революций и строительств, происхо-

дят всевозможные события, которые могут быть и разрушительны – про-

сто сказано то, что, по сути, никто никогда не говорит.

Ю. К.: Лев Николаевич Гумилев об этом говорит.

М. Н.: А, ну Лев Николаевич Гумилев – да! У Льва Николаевича все

об этом написано.

Ю. К.: Геосфера влияет на биосферу, биосфера – на всю ноосферу,

происходит все, что угодно!

М. Н.: К счастью, он еще очень хорошо писал!

Ю. К.: Да!

М. Н.: И читать его очень интересно. Вот этого у Платонова доста-

точно много. Ну не знаю, я даже вычитывала, но я понимаю, конечно,

рая он в жизни не видел, но, на мой ум, вовсе не только потому, что это

была воля правительства, большевиков и т. д. Он вовсе не ставит вопрос

так,  как  его  ставил  Астафьев:  «Проклятые  и  убитые»,  где  прямо  все  –

297

« выродок из выродков», все совершенно прямо, на Владимира Ильича –

вот такой-то, такой-то. Ничего подобного здесь нет, но тем не менее об

этих ритмах земли, о том, что она раскручивается, вертится по каким-то

своим законам, и на нас эти законы скажутся – это все у него есть, и все

это, может, как тебе сказать, очередная болезнь, такая очередная короста.

Я не до конца уверена, что в том, что эту очевидную болезнь, очевидную

коросту он связывал непосредственно с опытом тоталитаризма и т. д.

Ю. К.: Он связывал вообще все вместе.

М. Н.: Да!

Ю. К.: Платонов же говорил, что когда мы решили, что все познава-

емо: мир познаваемый, душа познаваема, Бог познаваем, мы решили по-

строить свой мир. Платонов говорит о том, что ничего построить самим

нельзя! Ничто не построится само, и ничто не построится кем-то. В об-

щем, аспекты сходятся – и философский, и социальный и природный.

Что это ты там, Майя?

М. Н.: Это я пришла к ювелиру и сказала: «У меня вот есть берилл,

вот такой величины, вот такой камень. Вот можно его…?» Я просто ему

принесла, чтобы он знал – они же все конкретные люди, это у меня Лео-

нид Федорович – чистый гений в ювелирке, просто невероятно, с полды-

хания уже все понимал.

Ю. К.: Это берилл, ага?

М. Н.: Этот – хуже. Твой берилл – тот лучше.

Ю. К.: А вот смотри, ты там про литературоведов заговорила. А, во-

обще, кого ты из литературоведов выделяешь?

М. Н.: Ой, ты знаешь, что касается литературоведов, я, ой, не знаю,

это сколько мне задавали вопрос: почему вы, Майя Петровна, не пошли

учиться дальше? – Я не хочу! Заниматься литературой в профессиональ-

ном плане. – Я не хочу. Это совершенно не мое дело. Я тебе скажу, по-

чему. Я, как Бажов: каждый думает, что думает, а я – по-своему. Никогда

в жизни я с этим сделать ничего не смогу. И вот когда я читаю Бахтина,

я совершенно с ним согласна: эти все полифонические звучания и слия-

ния, но слушай, почему так относятся только к роману XIX века и только

к Достоевскому? Это, извиняюсь…

Ю. К.: Это общий закон.

М. Н.: Конечно! Это общий закон! И еще одно: Бахтин – не спорю.

Тут у меня сложность вот какая: хорошо о литературе писали все о ней

знали, и зверски интересно читать только тех людей, которые пишут сами.

Притом я вовсе не ругаю, знаешь, таких откровенно советских литерату-

роведов  –  они  профессионалы,  зарабатывали  себе  на  жизнь.  Я  взяла  и

прочла все, что написано о  Павле Петровиче Бажове. Писали люди не

298

дураки, но почему все вытягивают его как социального писателя?! Этого

в помине нет! Ну было такое время, дышали таким воздухом. Я больше

того скажу, я была знакома с людьми, которые писали, на мой ум, инте-

ресно, но не очень талантливо. Либо он, видимо, работает на пределе,

ты – на пределе, Блок – на пределе, Пушкин – на пределе, все. Другое

дело, что предел должен быть такой, чтобы тебе не колотиться головой

о крышу. Поэтому, кто писал хорошо: Тынянов писал хорошо.

Ю. К.: Тынянов.  А  вот  Лихачёв  Дмитрий  Сергеевич?  Который  за-