Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

нимался текстологией вообще здорово.

М. Н.: У него, как бы сказать, культура и вообще…

Ю. К.: У  него  прямо  поэзии  касаются  вещи…  География  поэзии.

Поэтический топос.

М. Н.: Это называется литературное краеведение.

Ю. К.: Ну, литературное краеведение, литературная поэтика.

М. Н.: Нет, я не против, этим занимался Ираклий Андроников.

Ю. К.: Да, Андроников Лермонтова изучал. Например, московский

Мандельштам,  петербургский  Мандельштам,  закавказский  Мандель-

штам…

М. Н.: Юра, ты считаешь, что безумно важно знать, где была та или

иная вещь написана?

Ю. К.: Нет!  Как  человек,  пишущий  стихи,  думающий  стихи,  я  не

считаю так.

М. Н.: И я не считаю так.

Ю. К.: Если преподавать в школе так, я думаю, это, по крайней мере,

поднимет интерес.

М. Н.: Что касается литературного краеведения, это, возможно, са-

мая живая часть и самая, возможно, читабельная, поскольку в ней есть

сюжет, там есть за чем следить и т. д.

Ю. К.: Вот когда студентам объясняешь, рассказываешь про текст и

показываешь реальную фотографию, они действительно верят, они пони-

мают, что поэзия – вот она, в данном случае в предметном виде.

М. Н.: Нет, я все это понимаю, тут начинаешь цитировать: «Когда б

вы знали, из какого сора…».

Ю. К.: Ну да!

М. Н.: Ну понимаешь, дело в том, что это такая дежурная фраза, где

сором может быть объявлено все. Поэтому эта фраза, она одновременно

очень удобная, но одновременно она практически ни о чем не говорит.

Меня вообще такие формулировки пугают ужасно. Потому что когда го-

ворит  Борис  Леонидович  Пастернак:  «Быть  знаменитым  некрасиво»,  –

я согласна. Но тогда зачем ты все это делаешь?

299

Ю. К.: Да!  (Смеется.)

М. Н.: Тогда зачем вся эта борьба за издания, «Доктор Живаго», за-

чем? Вот ты хотел быть таким человеком, таким начитанным, порядоч-

ным, чистым. Вот как он попадает в свой капкан, как он сохраняет свою

душу и что он делает, чтобы она осталась жива. Тогда зачем все это, зачем

подключать сюда огромное количество людей? Ну я не знаю! Это, кстати,

одно из сомнений, которое меня постоянно гложет по поводу своей кни-

ги, ибо я сама полагаю, что это некрасиво, и, больше того, ни к чему и

вообще никак. Я сама полагаю, что это так!

Ю. К.: По поводу какой книги?

М. Н.: Которую ты собираешься писать.

Ю. К.: А! Так мы ее уже пишем! Мы ее уже написали!

М. Н.: Я уверена, что мы поступаем некрасиво! И больше того, со-

вершенно ни к чему.

Ю. К.: Майя, а вот рядом с Платоновым кто может быть поставлен?

Я имею в виду…

М. Н.: Вот философский ряд я для себя выстраиваю такой: это Циол-

ковский, это Чижевский, это Фёдоров, вот это где-то оттуда.

Ю. К.: Это Фёдоров занимался бессмертием?

М. Н.: Да! Притом бессмертием, но какой дорогой ценой! Это тоже

весьма интересное бессмертие, т. е. мы будем поднимать мертвых, но и

себя не пощадим.

Ю. К.: Но Гумилёв-младший!

М. Н.: Гумилёв-младший  гораздо  интереснее  их  по  такой  простой

причине, что они просто ученые, а он…

Ю. К.: А он еще и поэт.

М. Н.: Нет. Всюду, где приступает история, археология и т. д., но там

уже начинается время, все живое…

Ю. К.: Стихотворение! Классные стихи, между прочим, писал Лев

Николаевич.

М. Н.: Лев… И Чижевский писал стихи. Когда он начинал писать,

было все в меру и хорошо, потом стих его стал, так сказать, как войлок: не

продышать, как глина: не пробиться. Стих его стал густой и тяжелый, и

вот такой высоты тяжести, на мой ум, никто не достигал! То, что сделал,

допустим, Белый – это совсем другое дело. Там стих построен, перекру-

чен, но такой безумной глиняной и войлочной тяжести нет.

Ю. К.: А вот интересно, в поэзии ведь тоже бывают «густые» тек-

сты, вот у Мандельштама очень «густой» текст, а воздуха очень много.

М. Н.: Нет!  У  Мандельштама  безумно  ритмически  разнообразные

стихи…

300

Ю. К.: Это называется музыкальностью.

М. Н.: Я не знаю, называется ли это музыкальностью, потому что

музыкальность обычно понимается так: если на ваши стихи песенку хо-

рошую спеть…

Ю. К.: Не-е-ет!

М. Н.: Это ужасно!

Ю. К.: Музыкальность – это ритм, интонация…

М. Н.: Не только это, дело в том, что это такой тоннель, из которого

энергия  выходит:  «Выхожу  –  и  тут  пауза  –  один  я  на  дорогу  –  пауза»,

она идет до самого конца в тех местах, где особенно на «у» – ну не го-

вори. Поскольку у нас «у» – жуткая нагрузка, более чудовищная нагруз-

ка – только «ы», и так нам страшно все это тащить. Что касается «ы»,

мне один ребенок пятилетний сказал, я их спрашивала, какого цвета какая

буква, и один мальчик сказал: «ы» – это такая страшная буква. И когда

мне в колледже кто-то: «Перепелка – птица серая, скрытная…»

Ю. К.: Это Коля Рукавичкин.

М. Н.: Да-да. Я говорю: «Коля, это все!» Как это:  «И уеду я, пере-

пелка моя, птица серая. / Взяла меня печаль моя унылая, / Перепелка моя,