Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

которых  мы  не  разгадаем.  Мне  не  хочется  говорить,  потому  что  Пуш-

кин и Лермонтов – это то, что написано. То есть это обязательно, что-

бы это было зафиксировано. Ты как-то спрашивал, писал ли Костя Бе-

локуров стихи. У него было несколько стихотворений. Костя при всем

своем потрясающем таланте, немыслимом уме: Костя – это был, вы не

можете представить, что это такое было! Костя связывал все на немысли-

мом уровне! Это были обобщения на уровне яви – это просто страшно!

В сущности, было очень мало людей, которые могли с ним разговаривать.

Мы с ним не то что часто встречались, мы с ним расставались-то редко.

Потому как были люди, с которыми он действительно мог говорить. Но

была очень странная вещь: он совершенно – просто совершенно – был

лишен необходимости все это записать. И больше того, когда мы делали

эту книгу о «Слове о полку Игореве», я ничуть обидеть его не хочу, и это

не обидит его нисколько, я действительно ходила, его вытаскивала, от-

лавливала: «Все, Костя, давай, тут сиди!» Точно также мы с ним делали

про Романовых, у него это очень хорошая статья: «Давай, Костя, делай

это, это, это». Вот у него этого не было! Ну кто его знает, у меня были уже

такие подозрения, может, голова у него была так перенагружена, что, как

говорится, до этого он не доходил. Но этого не было совсем.

Ю. К.: А у тебя были такие моменты, когда откуда-то – ш-ш-шить! –

прилетала строчка, строфа, и тебе было жалко записать ее?

305

М. Н.: Конечно! Нет, не то, что жалко записать. Юра, я много лет

жила…

Ю. К.: Или страшно записать. Жалко, страшно…

М. Н.: Мне просто, как тебе сказать, ну ты сам понимаешь, ты ви-

дел, как я жила, всякое писание занимало в моей жизни самое минималь-

ное место. Я вообще говорю, у меня в тот момент было такое подозрение,

что каждая жизнь  записана загодя, и  режиссер уже все расставил,  все,

как говорится, от малейшего, на двадцать пять лет поставил меня сани-

таркой и уборщицей – и все, такая я бедная и несчастная. А тут вот он

поставил галочку: если бы я этого не читала и не писала, я бы с тобой

просто не встретилась, я бы совершенно честно и добросовестно сделала

то, что я сделала, поскольку я полагаю, что человеку не то чтобы не надо

над всем в жизни трястись, а вообще не стоит принимать каких-то карди-

нальных решений, все уже сделано. Так считал, кстати, Пушкин. Это по

Пушкину: надо жить естественно. Я полагаю, что надо просто с достоин-

ством, с максимальной победой, вынести то, что выпадает на долю. По-

этому я бы, конечно, за естественное – за то, мое! И родители мои были за

это, и ребенок мой… А если бы не эти стихи, я бы не имела какого-нибудь

определенного, я и сейчас не имею совсем определенного…

Ю. К.: И, слава Богу, еще не имеешь!

М. Н.: Юра,  я  годами,  буквально…  Это  понятно!  Люди  годами  не

могли найти социальную роль. Можешь себе представить, что мне там

надо было делать, вся моя жизнь была сплошной бедой… Притом, к сча-

стью,  я  прямо  так  за  это  себе  благодарна:  я  совершенно  равнодушна

к каким-то там удобствам, мне этого не надо: есть я могу, что хочу, спать,

где угодно – мне это все равно. Совершенная бедность никогда не пугает.

Но не знаю, может, это военный опыт, а скорее всего, это моя мудрейшая

бабушка – средоточие народной мудрости, никакой ни грязи, ни крови –

ничего никогда не боялась, ничего ее никогда не пугало. Поэтому в этом

плане я массу вещей, как тебе сказать, забыла [о стихах своих] и т. д.,

поскольку  не  было  времени,  минуты,  чтобы  зафиксировать,  записать,

к тому же я никогда к этому не стремилась.

Ю. К.: Я как-то находил твои листочки, где было полторы строчки,

одна, две-три строчки. Я, честно говоря, пытался прочитать, что там на-

писано, но не мог.

М. Н.: Многое потеряла, не спорю.

Ю. К.: Шифрованным почерком.

М. Н.: Да  нет,  не  шифрованным  почерком.  Я  же  практически  все

могу записать: вот ты будешь читать свои стихи, и я их запишу. Но рас-

шифровывать их надо будет три часа. Такие вот дела.

306

Что касается Лихачёва, понимаешь, он для меня слишком ученый:

ему слишком нужно все систематизировать, не допустить никаких вари-

антов, не допустить никаких предположений. Я, допустим, считаю, что

человек, который пишет о литературе, совершенно, естественно, должен

допускать предположения. Совершенно естественно! Потому что, когда

все это делалось, все это стояло дыбом – и все это естественно надо учи-

тывать. Когда они все это отсекают и мне предлагают один вариант – это-

го мало. Что касается Лихачёва, есть у него одна книга про сады, это мне

всегда очень нравится – про сады, про камни, потому что это невероятная

тема, к тому же можно взять сады и на садах рассказать всю нашу исто-

рию, про все наши эстетические искания, но при этом говорить вам толь-

ко про сады. Правда, удивительный факт, что ни один регулярный фактор

в России не получался, но разве наша душа вынесет все эти сумасшедшие

идеи? Конечно, не вынесет! Кроме того, я никак не могу понять, может

быть, это и красиво, но ведь, товарищи, это тесно, это мало, это узко, это