Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

а это – ваши проблемы. А у нас так никому не казалось: чужого горя не

бывает. Даже у того же Виктора Астафьева: «Чьи дети?» – «Наши! Какой

разговор?», она у них, как говорится, местная «давалка», а дети – наши.

Эта правда держалась, это долго казалось правдой. И потом все так трях-

нулось, и еще всем было продемонстрировано: что же вы, дураки, лохи,

книги читаете? Грабить надо! Когда стали захватывать заводы  (смеется),

все эти пирамиды – всем продемонстрировали: «Вы что? Вот как надо!»

И как-то это странно, удивительно…

«Проклятые и убитые» – правда. Астафьев этим был потрясен, тем,

что  это  случилось.  И  что  он  сказал  там  –  ну,  правда!  Там  же  сказано,

что мы вернемся еще, припадем к этому хлебному полю, к этому труду.

Но вот не припали! Напротив: все поля засеяли репкой. Я понимаю, это,

может быть, грех – впадать в отчаяние, но он умер, конечно, в величай-

шей печали, и я его вполне понимаю… Ему ведь досталась жесточайшая

участь: пехота, 41-й год, отступление – он сколько раз говорил об этом,

рассказывал и писал, когда бегут все в ужасе, никто никого не жалеет,

машины по живым и мертвым едут-едут: и только когда машину тряхнет,

значит ты едешь по трупу, который еще не раскатали. И при всем при том:

«Да что вы там, товарищ! Все только бежали, как испуганная скотина!»

И тем не менее тут же он рассказывает, что надежда в нем сохранялась до

самого конца: друга его, Ваньку, ранили, и все бегут, а он Ваньку ищет.

И нашел, Ванька там перебит – тащить надо, и Ванька кричит: «Брось

меня, Витька! Брось!» А Витька его тащит. И вытащил. И то, что он это

рассказывал на пару с этим страшным случаем, уже говорит о том, что

он-то вытащил, значит, что-то такое человеческое в них оставалось.

Все  эти  ужасы  конца  80-х  –  начала  90-х  он  видел,  конечно,  хоро-

шо. Он уехал к себе обратно в Овсянку и там, как говорится, жил при

любимой тайге. Но тем не менее можно понять, насколько это тяжело и

страшно. Самое страшное, что все это произошло достаточно быстро и

293

было внешне ужасно яростно оформлено! Очень трудно представить, что

книга уцелеет.

Я была позавчера в Областной детской библиотеке, где у нас всегда

читальный зал был полнехонек, сейчас они даже убрали столы – ника-

ких читателей нет. Люди, конечно, приходят, но это совсем другое дело.

И сразу появилось убеждение, что книги – не литература, а литературная

деятельность, на которой люди делают хорошие деньги. Я снова проци-

тирую Распутина: «Что ушло, того не вернешь». Я вообще понимаю, что

существуют ритмы, и кризисы наши экономические подчинены опреде-

ленным ритмам, может быть, и будет что-то еще, но дело в том, что люди

очень изменились. И то, с чего мы начали разговор: 5–7 % выпускников,

три четверти – пусть рекорд, желают получать в «Газпроме» деньги – и

все. Теперь прикинь, какими будут дети. Правда, есть такая точка зрения

или заблуждение, или надежда, что чем дальше от Москвы, тем лучше.

Вот я, в какой-то мере, готова в это верить, что, действительно, дальше

несколько другая ситуация. Но все равно молодые сотрудники из инсти-

тута уезжают, потому что там будут больше платить, чем здесь. Мы дав-

но  предпочли  удобство  ценностям  –  никому  не  нужны  ценности,  всем

нужны удобства. Раз никому не нужны ценности, значит, подлинники из

жизни выбывают, потому что общение с подлинником требует величай-

шего душевного напряжения: любви, уважения, восхищения – того, на

что, человек, предпочитающий удобства, тратиться уже не будет. Он бу-

дет тратиться на другое. Вы заметили, как сейчас люди живут: дети два

раза в год меняют мобильники. Что уж говорить о  потреблении  обще-

ства – обществу в потреблении не нужны подлинники. Если посмотреть

на нашу рекламу – это просто страшно! Райское наслаждение – это кон-

фетка «Баунти»: человек, если мечтает, то о пиве каком-нибудь. Это про-

сто какой-то кошмар! Все эти вершины опустили – и все! Так удобнее

жить, потому что, если надо мной не стоят вершины, ничто меня своей

высотой не угнетает!

Вот это случилось с большой скоростью! Сейчас для того чтобы уз-

нать все ответы, достаточно просидеть день перед телевизором. Я как-то

«провернула» такую работу – прямо хоть пиши отчет. Вот сесть с 9 утра:

«Модный приговор», все эти «А ну-ка, девушки!», все эти, как улажи-

вать семейные отношения – жуть! И до самого конца. Ну, правда «Каме-

ди клаб» я уже не смогла, не выдержали уже мои нервы, но, вообще-то,

это  страшно!  Совершенно  ясно,  кто  у  нас  теперь  элита:  Анфиса  Чехо-

ва теперь элита. Ну что тут говорить?! Это же просто какой-то кошмар!

Правда-правда, когда спрашивают Донцову: «Не смущает ли Вас то, что

Ваши тиражи в двадцать раз больше тиражей Достоевского?», она отве-

294

чает: «Единственный критерий оценки писателя – это тиражи!» Значит,

она согласна, что она в двадцать раз лучше Достоевского! Она говорит

об этом вслух! Так что, если говорить об уровне культуры, то он ниже

плинтуса. Я ниже не видела за всю свою жизнь. И если уж на это пошло,

в страшные годы нищеты и ужаса, вы вспомните, песни военные были.